— И наконец, Ляйфхельм, — завершил знакомство со списком Конверс, еще раз щелкнув зажигалкой. — Противоречивая фигура. Дисциплинированный солдат, который, даже выполняя сомнительные приказы, не терял своего достоинства. Его фигура мне неясна.
— Полностью согласен, — сказал Биль, кивая. — В определенном смысле история у него очень необычная и очень страшная. Правда о нем скрывается весьма тщательно, в расчете на последующие его услуги. Эрих Ляйфхельм был самым юным из генералов, возведенных Гитлером в фельдмаршалы. Он предугадал падение третьего рейха и предусмотрительно совершил поворот на сто восемьдесят градусов. Из безжалостного убийцы и фанатичного арийца он превратился в скромного профессионального военного, который пришел в ужас от нацистских преступлений, когда ему “открыли глаза”. Так он получил отпущение всех грехов — Нюрнбергский процесс никак его не коснулся. В годы “холодной войны” западные союзники широко пользовались его услугами, допуская его ко всем секретным документам, а позднее, в пятидесятых годах, когда дивизии возрожденного вермахта пополнили силы НАТО, он оказался на высоких командных должностях.
— Не о нем ли упоминалось в газетах несколько лет назад? У него тогда было вроде бы несколько серьезных столкновений с Гельмутом Шмидтом, это верно?
— Верно, — подтвердил отставной профессор. — Но газетные статьи отражали лишь половину правды. Приводились слова Ляйфхельма о том, что немецкий народ не должен перекладывать груз своей вины на плечи молодого поколения. Этому, по его словам, следует положить конец. Грядущие поколения должны гордиться своим народом. Были еще и угрозы в сторону Советов, но ничего более существенного.
— А в чем состоит вторая половина правды? — спросил Конверс.
— Он требовал снятия любых ограничений в области перевооружения вермахта и выступал за расширение разведывательной службы, построенной по образцу Абвера, а также за возрождение исправительных работ за участие в политических демонстрациях. Он требовал также изъятия из школьных учебников тех мест, где говорится о бесславном прошлом. “Гордость нации должна быть восстановлена”, — твердил он, постоянно выступая с позиций оголтелого антикоммуниста.
— Но это — программа третьего рейха в момент прихода Гитлера к власти.
— Совершенно справедливо. Шмидт раскусил его и понял: если генерал добьется своего, воцарится полный хаос. Бонн не йог допустить этого, и Шмидт вынудил Ляйфхельма подать в отставку, устранив его таким образом от решения правительственных дел.
— И все же он продолжает выступать.
— Только не публично. Однако он очень богат и сохранил прежние связи и друзей.
— И среди них — Делавейн и его люди.
— Он теперь считается у них главной фигурой. Припомнив что-то, Джоэл еще раз щелкнул зажигалкой, пытаясь рассмотреть нижнюю половину листа. Там было два столбца имен; в колонке слева — под названием “Государственный департамент”, справа — “Пентагон”. Всего человек двадцать пять.
— А кто эти американцы? — спросил он, погасив огонь. — Их имена мне ничего не говорят.
— Кое-кто из них должен быть вам известен, но это не важно, — уклончиво ответил Биль. — Главное, что все они — сторонники и последователи Делавейна, выполняющие его приказы. Эти люди либо сами принимают решения, без которых Делавейн и его последователи ничего не могли бы сделать, либо не мешают ему.
— Разъясните, пожалуйста.
— В левой половине списка — ключевые фигуры в управлении по контролю за вооружениями в госдепартаменте. Они определяют, что именно можно отправлять на экспорт и кого по соображениям “национальных интересов” следует снабдить оружием или ознакомить с секретной технологией. Справа перечислены лица из высшего эшелона Пентагона, по требованию которых многие миллионы расходуются на вооружения. Это всё люди, принимающие решения… Большинство этих решений вызывает всевозможные вопросы, одни — очень немногие — задают их открыто, другие в узком кругу своих дипломатических и военных коллег. Вот и все, что нам удалось узнать.
— А что именно вызывает эти сомнения? — не унимался Кон вере.
— Ходят слухи — заметьте, я говорю “слухи” — о безлицензионном вывозе крупных партий оружия. Случается также, что избытки воинского снаряжения — результат завышенных заказов — теряются в ходе перевозок и перенарядок, оседают на временных складах в каких-то забытых Богом местах. Излишки очень легко обнаружить, и это может поставить кое-кого в неловкое положение, особенно в наши дни при всех этих раздутых военных бюджетах и сногсшибательных ценах на оружие. Рецепт прост — избавляйся от них любой ценой и не вдавайся в подробности. А тут, к счастью, в нужный момент появляется кто-то из этой “Аквитании” и предлагает купить эти излишки, да еще и бумаги у него в полном порядке. Так содержимое целых складов и арсеналов попадает туда, куда оно никак не должно попадать.
— Например, к ливийской границе? — Вне всякого сомнения. Но есть и немало других адресов.
— Холлидей говорил об этом, и вы только что подтвердили, что при этом нарушаются законы, а оружие, снаряжение и технологическая информация оказываются в руках тех, кто не должен их иметь. По чьей-либо подсказке все это будет пущено в ход и приведет к беспорядкам, вспышкам насилия, терроризму…
— На что соответствующим образом откликнутся военные, — подхватил старик. — Это — составная часть замысла Делавейна: эскалация военной мощи, власть в руках военных и абсолютно беспомощное гражданское население, покорно подчиняющееся их приказам.
— Но вы говорили, что кое-кто все-таки задает неудобные вопросы.
— А в ответ слышит затасканные фразы вроде “национальной безопасности” или “вражеской дезинформации”… Достаточно, чтобы остановить или сбить с толку вопрошающих.
— Но ведь это — сокрытие улик. Нельзя ли их на этом поймать?
— А кто их будет ловить? И что можно доказать?
— Но черт побери, обвинения содержатся в самих вопросах! — ответил Конверс. — Все эти противозаконные экспортные лицензии, исчезающие грузы с оружием, тайные сделки, которые невозможно проследить…
— И вы предлагаете распутать все это людям, которые не имеют допуска к секретным документам и не способны разобраться в сложнейшей процедуре выдачи лицензий на экспорт?
— Здесь какая-то путаница, — продолжал настаивать на своем Джоэл. — Вы ведь сами сказали, что вопросы эти задаются членами дипломатического корпуса или военными, то есть теми, у кого есть и допуск, и необходимая квалификация.
— И которые неожиданно, словно по мановению волшебной палочки, вдруг перестают задавать вопросы. Потому что одних убеждают, что эти вопросы не входят в их компетенцию, другие боятся оказаться замешанными в скандалы, третьи отступают под давлением прямых угроз. И каждый раз за этим стоят те, кто берет на себя труд убеждать любыми способами, и таких становится все больше и больше во всех отраслях.
— Боже мой, но ведь это — самая настоящая сеть, — тихо проговорил Конверс.
Ученый пристально посмотрел на Джоэла, и тот в отраженном от воды лунном свете хорошо разглядел его бледное, испещренное морщинами лицо.
— Вы правы, мистер Конверс, это — сеть. Именно это слово шепнул мне человек, считавший, что я — один из них… “Наша сеть, — сказал он, — позаботится о вас”. Он имел в виду Делавейна и его людей.
— А с чего это они решили, что вы из их числа?
Старик ответил не сразу, он бросил взгляд в сторону мерцающих вод Эгейского моря и снова посмотрел на Конверса.
— Потому что тот человек думал, что это было бы логично. Тридцать лет назад я сменил военную форму на твидовый пиджак и небрежную шевелюру университетского профессора Мало кто из моих старых коллег мог понять этот шаг. Я, видите ли, принадлежал к элите, возможно, нечто вроде американской версии Эриха Ляйфхельма: бригадный генерал в тридцать восемь лет, комитет начальников штабов — следующее наиболее вероятное назначение. Но если на Ляйфхельма оказали воздействие падение Берлина
