— Я совершенно уверен. И если вы собираетесь нашпиговать меня наркотиками — как это мы сделали с вами, — избавьте себя и меня от этой процедуры. Я не располагаю информацией. Как и все остальные. Я всего лишь машина, которая приводится в движение и отдает команды.
— Другим машинам?
— Конечно нет — людям, которые будут делать то, чему они обучены, и которые верят в справедливость того, что им предстоит сделать. Но я не имею ни малейшего представления о том, кто эти люди.
— Речь в данном случае идет об убийствах, не так ли? И эти люди — убийцы.
— Все войны в конечном счете сводятся к убийствам, молодой человек. И не заблуждайтесь на этот счет — идет настоящая война. Мир уже сыт всем по горло. Увидите, мы не встретим сопротивления. Мы не только нужны, нас просто не хватает.
— “Аккумуляция”, “резкое ускорение”… — так вы говорили, не правда ли?
— Еврей всегда был слишком болтлив.
— Он говорит, что вы самая тщеславная задница на целом свете. Они с ван Хедмером собираются запереть вас в стеклянном аквариуме с мальчиками и девочками и понаблюдать, как скоро вы доведете себя до инфаркта.
— Он никогда не отличался хорошим вкусом… Впрочем, я вам не верю.
— Вот мы и вернулись к началу нашего разговора. — Джоэл отошел от окна и уселся в кресло наискось от Бертольдье. — Значит, вы мне не верите? Интересно, почему?
— Просто потому, что это — немыслимо. Конверс жестом указал на телефон.
— Вы знаете номера их домашних телефонов, — сказал он. — Позвоните в Бонн Ляйфхельму или Абрахамсу в Тель-Авив. Если угодно, можете позвонить и ван Хедмеру, хотя, насколько мне известно, он сейчас в Штатах, по-видимому в Калифорнии.
— В Калифорнии?
— Спросите любого из них, приходил ли он ко мне в тот каменный домишко в усадьбе Ляйфхельма. Спросите, о чем мы разговаривали. Телефон перед вами, действуйте.
Бертольдье бросил быстрый взгляд на телефон, и Джоэл почувствовал, что у него перехватило дыхание. Но Бертольдье снова повернулся к Конверсу — сомнения взяли вверх над соблазном.
— Чего вы добиваетесь? Что означают все эти фокусы?
— Фокусы? Вот телефонный аппарат. Я ведь не могу перебрать схему аппарата, или изменить механизм набора, или, находясь за тысячи миль, нанять кого-то, чтобы имитировать их голоса.
Француз снова поглядел на телефон.
— А что я могу им сказать? — тихо спросил он, не столько Джоэла, сколько себя самого.
— Попробуйте сказать им правду. Вы ведь большой любитель правды, когда речь идет о глобальных проблемах, и, утверждая ее, не стесняетесь прибегать к мелким натяжкам или опускать кое-что. Вот и ваши партнеры, следуя той же системе, умолчали о том, что виделись со мною. Хотя, возможно, умолчания эти были не столь уж несущественны.
— А откуда мне знать, действительно ли они приходили к вам?
— Вы не слушали меня. Я ведь советовал вам: скажите им правду. Похитил я только вас, больше никого. Я сделал это потому, что пока еще не все понимаю и, честно говоря, стараюсь спасти собственную жизнь. Вам, генерал, не завладеть всем тем огромным миром, который окружает нас. Так что и для меня найдется уголок, где я смогу спокойно коротать свою жизнь, если только мне не нужно будет бояться, что в один прекрасный день откроется дверь и кто-то всадит мне пулю в голову.
— Значит, вы не тот человек, за которого я — нет, все мы — принимали вас.
— Мы все меняемся вместе с обстоятельствами. Мне пришлось здорово попотеть. Миссия крестоносца — не по мне, я решил выйти из этого дела. И хотите знать, почему?
— Разумеется, — ответил Бертольдье, глядя на Джоэла с любопытством и некоторой растерянностью.
— Возможно, потому, что я внимательно выслушал всех вас тогда в Бонне. А может быть, потому, что меня просто бросили на произвол судьбы. А что, если нашему миру и в самом деле нужны сейчас такие наглые мерзавцы, как вы?
— Вот именно! И иного пути нет!
— Значит, это — год генералов, не так ли?
— Нет, не просто генералов! Мы — символ консолидации, дисциплины и законопорядка. Естественно, то, что появится в результате наших усилий — международный рынок, единая внешняя политика и, что там говорить, общий законопорядок, — все будет нести на себе отпечаток нашей ведущей роли, и тогда появится то, чего недостает современному миру. Стабильность, мсье Конверс! Не будет безумцев типа выжившего из ума Хомейни, взбесившегося Каддафи или разнузданных палестинцев. Эти люди и эти нации будут сокрушены превосходящим могуществом правительств-единомышленников, их настигнет возмездие, быстрое и повсеместное. Я — военный стратег высокой репутации и заверяю вас, русские не посмеют и пикнуть, зная, что теперь нас не расколоть, мы — неразделимы.
— “Аквитания”, — тихо подсказал ему Джоэл.
— Символическое название, да, именно “Аквитания”, — согласился Бертольдье.
— Вы говорите не менее убедительно, чем в Бонне, — заметил Конверс. — И очень может быть, что это и могло бы сработать, но только не с теми людьми, что у вас.
— Простите?
— Вас и не нужно разделять, ибо вы уже разделены.
— Не понимаю вас.
— Позвоните, генерал, и убедитесь сами. Начните с Ляйфхельма. Скажите ему, будто только что позвонил Абрахамс из Тель-Авива и вы глубоко возмущены. Скажите, что Абрахамс собирается встретиться с вами — у него якобы есть новая информация обо мне, что он также признался, будто вместе с ван Хедмером виделся со мной в Бонне. Можете добавить, будто я сказал Абрахамсу, что он и его африканский друг — не первые, кто побывал у меня, первым был сам Ляйфхельм.
— А зачем бы мне говорить ему все это?
— Потому что вы — вне себя от возмущения. Никто не сказал вам об этих сепаратных переговорах со мной, и вы считаете подобное поведение нелояльным, а именно таковым, черт побери, оно и является. Несколько минут назад вы сказали, что моя жизнь ничего не стоит. Так вот, позвоните, генерал. Вы будете в шоке.
— Объяснитесь, пожалуйста!
— Зачем? Воспользуйтесь телефоном. Послушайте, что он скажет, как будет реагировать на ваши слова, как они все будут реагировать. И тогда вы все поймете. А поняв, решите, прав я или нет.
Бертольдье оперся руками о подлокотник кресла и начал было подниматься, не сводя глаз с телефонного аппарата. Конверс сидел совершенно неподвижно, пристально следя за французом и чувствуя лихорадочные удары собственного сердца. И тут генерал внезапно снова упал на подушки кресла, плотно прислонился к спинке и вцепился руками в подлокотники.
— Ладно! — закричал он. — Так что же там говорилось? О чем шла речь?
— Я полагаю, что вам лучше сначала поговорить по телефону.
— Бессмысленно! — коротко бросил Бертольдье. — Как вы сказали, вы не можете изменить механизм набора, а если бы и могли — что тогда? Подставные лица? Глупости! Мне достаточно задать им пару вопросов, чтобы понять, с кем я говорю.
— Тем больше у вас оснований позвонить им, — спокойно возразил Джоэл. — Вы убедитесь, что каждое мое слово — правда.
— И тем самым дам им преимущество, которого не было у меня.
У Конверса отлегло от сердца.
— Вам решать, генерал. Я же хочу только выбраться из всего этого.
— В таком случае скажите мне, что они вам говорили.
— Каждый из них спрашивал у меня одно и то же. Можно было подумать, что они не полагаются на действие наркотиков либо на тех, кто вводил их мне, или не доверяют друг другу. Они спрашивали, кого я представляю. — Джоэл помолчал: он понимал, что подцепил на крючок важного свидетеля, но, если рыба
