держат — для расслабления. А там посмотрим…
Он говорил что-то еще, но Андрис вдруг отключился. Для подтверждения версии, что все происходящее — чьи-то (кристальдовцев?) злоупотребления методом доктора Хаммунсена, оставалось последнее: убедиться, что записи «мелодии» пользуются популярностью… даже меньше: что именно доктор сочинил то, что Андрис слышал на мосту… и если так… сейчас без четверти четыре, доктор уже должен быть в кабинете…
— Алло? — спросил доктор.
— Доктор, опять я, — сказал Андрис.
— Нашли? — задохнувшись, спросил доктор.
— Нет, — сказал Андрис. — Нет еще. Найдем. Тут — другое… Я хочу попросить вас вот о чем: не могли бы вы сейчас воспроизвести противонаркотическую запись?
— По телефону? — удивился доктор.
— По телефону.
— Но… впрочем, ладно. Сейчас.
Шаги, металл — замок? — опять шаги, шуршание, непонятные звуки… мелодия; шуршание — доктор взял со стола трубку — мелодия зазвучала громче и отчетливее. Да — та самая — тревожная, с глубокими, пробивающими стены, ударами огромного барабана… та самая, звучавшая на мосту из плейеров шептавшейся парочки, та самая, под которую шло действо откатников…
— Спасибо, доктор! — крикнул Андрис в трубку. — Достаточно!
Шорох — и тишина. Потом — голос доктора:
— Господин Ольвик… видите ли… я не хотел говорить, но, понимаете… если вам поможет?
— Слушаю, — сказал Андрис.
— Дело в том, что у Радулеску была любовница, совсем девочка… лет шестнадцать. Я видел ее сегодня в компании молодых людей…
— Вы знаете, как ее зовут?
— Да, Сандра Шиманович. Живет на улице Загородной, семь, квартира тоже семь. Или жила… это он снял ей…
— Понятно. Спасибо, доктор. А откуда?..
— Дело в том, что она ушла к Радулеску от меня, — сказал доктор и повесил трубку.
Так, подумал Андрис. Проклятые наркоманы… была какая-то мысль, и я ее забыл… кому-то позвонить?..
— Запиши, — сказал он Присяжни. — Сандра Шиманович, Загородная, семь — семь. Та самая любовница Радулеску.
— Дай сюда телефон, — сказал Присяжни.
— Сейчас, — сказал Андрис и набрал номер Марины. Марина была дома.
— Здравствуйте, — сказала Марина. — Не вы звонили мне полчаса назад?
— Нет, — сказал Андрис. — Могу я вас увидеть сегодня?
— Да, конечно. Хоть сейчас.
— Это по делу.
— Не сомневаюсь. Кстати, я поразмышляла над вашей идеей…
— Где встретимся?
— Приезжайте домой. Никуда не хочу идти.
— Через десять минут выхожу.
— Я сделаю кофе.
Андрис дал отбой и подвинул телефон Присяжни. Тот свирепо взглянул на Андриса и принялся тыкать толстым пальцем в кнопки, что-то ворча под нос.
— Жорж! — заорал он. — Жорж, ты? Очень быстро: полный контроль над Сандрой Шиманович, Загородная, семь — семь. Это по делу Радулеску — передай Бурдману. Дальше — группу Курта отправь в отель «Палас», в холл — возможно покушение на сейф. Пусть захватят противогазы, там болтался «Смуглый Джек». Дальше: курсантов к шести часам собрать в городском управлении, сержантов и офицеров, которые по домам — тоже туда. До кого сможешь дотянуться. Дальше: после семи всех полосатых, которые будут болтаться в городе — задерживать. Под самыми идиотскими предлогами. Да, Жорж, да! На три часа, все по закону. И созвонись с дежурным прокурором, нам может понадобиться пролонгация задержания. Пока все. Через сорок минут встречайте меня у почтамта. Если не появлюсь, все руководство переходит к Бурдману. Я сказал: к Бурдману! Никаких Петерсонов! Все. Работай.
— Чего ты? — спросил Андрис.
— А… — с отвращением махнул рукой Присяжни. — Сегодня похороны тех шести… Ну, и — сам понимаешь…
— А чего ты забыл на почтамте?
— Вот, кроме тебя, у меня других забот нет, — сказал Присяжни.
— Отчего же, — сказал Андрис.
— Там все очень деликатно, — сказал Присяжни. — Надо одному. Ты мне не помощник.
— Рискуешь, — сказал Андрис.
— Да, наверное, — согласился Присяжни. Вдруг его взорвало: — Шесть покойников, шесть! И что — все на одном обоссанце? Вот тебе! — он сделал непристойный жест. — Они у меня раскроются… задергаются и раскроются…
— Рискуешь, — повторил Андрис.
— А ля гер ком а ля гер, — сказал Присяжни. — Что делать… В общем, ищи меня, если понадоблюсь, в управлении. Пока. Успехов, — сказал он со странным выражением и странно усмехнулся — не усмешка, а болезненная гримаса, — хотел, кажется, еще что-то сказать, но передумал, повернулся и быстро ушел.
Андрис с минуту сидел неподвижно. Все было правильно — но как-то не так… не так, как надо… Вновь, как надоевшая мелодия, вернулось чувство уже совершившейся неудачи, поражения… черт побери, подумал Андрис, ну, что со мной такое? Давай так: я прав, и кристальдовцы действительно решили превратить Платибор в маленький Эльвер, в зону, свободную от наркотиков… подложили Хаммунсену девочку Сандру, что-то не получилось, Сандра перебралась к Радулеску, выманила у него записи, переписала их, и стали потом записи тиражировать и распространять… Хаммунсен говорит, что это дает легкий наркотический эффект, так что успех новой музыке был обеспечен… Все? Точка? А — дальше-то что? Получим, допустим, подтверждение деталей… ну, и что? Ничего не понимаю. Ладно. Все доступно проверке, доступно исследованиям… Начнем, пожалуй.
Он вынул из кармана записку Тони: «Дядюшка, все нормально, много интересного. Встретимся в девять вечера в „Балагане“, см. схему (кроки нескольких кварталов, стрелка от квадратика „Палас“ к кружку „Балаган“), если почему-то не приду, ждите звонка утром. Тони», — перечитал, поморщился. Проверил рукой щетину, не понравилось — быстро побрился. Посмотрел на себя в зеркало — внимательно и пристрастно, — подумал: странно все… — и, засекретив замок, стал быстро спускаться по лестнице.
Косые полосы цвета остывающего металла лежали на потолке и, ломаясь, перетекали на стену. Завтра будет ветер, сказала Марина, не оборачиваясь. Она стояла на коленях спиной к нему и смотрела в окно, приподняв край жалюзи. Такая заря… Волосы ее горели в пролетающем свете, и тонкая огненная черта, рисуя контур щеки, шеи и плеча, делила лилово-розовое зоревое небо за окном — и темно-гибкую, вкрадчивую глубину ее тела. Где мы, молча спросил Андрис, и по комнате, как пойманная пуля, заметалось рикошетом: где мы? — где мы? — где мы? — где мы… Ни о чем нельзя было спрашивать — чтобы не рухнули стены. Внизу, и вверху, и по сторонам была нестрашная теплая пустота, и посреди пустоты висел крошечный бумажный кубик, и в окно кубика светило заходящее солнце, и ничего не было вокруг — ничего — не было — ничего… С шелестом, будто падают листья, Марина скользнула к нему — грудь и щека — тихо, тихо, никого нет, никого в мире больше нет, мы одни, нас занесло куда-то, и мы одни, одни — глаза на пол-лица, темные, как восторг и смерть, и тонкие сухие пальцы: слышишь? Прикосновение к щеке, к губам: ты слышишь? Да, это я — миллион лет назад. Огонь и вода, земля и воздух, и вновь огонь — текучий, гибкий, живой — никого нет больше, это как жажда, понимаешь, да, конечно, да, милый, как жажда — здесь, и здесь, и здесь — ты? — да, это я, всегда только я, всегда — и нет ничего, темно, темно, темно — о, боже, о, боже, о, боже, какая ты красивая — какая? — красивая, это немыслимо — никогда, никогда — как
