даже в Богучанах. А потом ей вдруг влепили десять лет каторги за службу в иностранной армии — это был страшный сорок шестой год, когда новая большая война не разразилась каким-то чудом; в Томске стоит монумент в память о том кризисе: американская «Летающая крепость В-17», тогда почти две трети американских ВВС перебазировались в Западную Сибирь и на Урал; впрочем, главная заслуга в предотвращении войны принадлежит, по справедливости, толстому Герману: он арестовал нескольких генералов, особо желавших повоевать, и первым прилетел в Томск для переговоров… В сорок девятом Клавдию Павловну выпустили по амнистии, хотя могли бы просто сактировать: она уже была инвалидом. А потом пошла обычная российская чересполосица: как жертве большевистского террора, ей дали неплохой пенсион на время получения образования, она закончила экстерном школу, поступила в Берлинский университет — а потом долго не могла найти работу вообще, наконец, устроилась в бесплатную общественную школу и на грошовый заработок учительницы перебивалась до самой пенсии, а тут неожиданно разбогатела: сибирское правительство разыскало ее, вручило — очень торжественно — ветеранский знак «1942» и Военный крест св.Екатерины второй степени, а также денежное содержание к ордену за сорок пять лет… Что-то подобное было и в личной жизни: любила одного, родила от другого, вышла замуж за третьего… и наверняка эта ее незадачливость передалась по наследству и Снежане…
— Кофе будешь пить? — спросила она — похоже, уже не в первый раз.
— Обязательно, — сказал я. — Просто умираю без кофе.
Включился телевизор и впустил в комнату звук рожка «Вечернего курьера». На экране появился Паша Абрамян. Похоже, профессия журналиста становится не только второй древнейшей, но и второй опаснейшей. Только что сообщили: неизвестными обстреляна машина, в которой находилась съемочная группа Московского городского информагентства; все, находившиеся в машине, получили ранения, причем водитель — тяжелые. Преступление произошло на Варшавском шоссе вблизи пересечения с окружной железной дорогой. Как сообщили нам в крипо, при нападении использовалось то же оружие, что и при нападении на редакцию «Садового кольца»; тогда, как вы помните, погибли шесть человек, в том числе главный редактор газеты и известный обозреватель Валерий Кононыхин. Высокопоставленный сотрудник гепо, просивший сохранить его анонимность, сказал, что эти нападения, по имеющимся сведениям, не носят политического характера и связаны с журналистскими расследованиями деятельности так называемой «транспортной мафии». По его же словам, переполнение города воинскими подразделениями не только не способствует, но и препятствует борьбе с организованной преступностью и политическими террористами. Этот однозначно отрицательный опыт должен быть учтен нами и ни в коем случае не забыт, заключил он. Да, сказал Паша, посмотрев прямо на меня своими печальными глазами, жизнь города практически парализована, а уверенности в том, что безопасность — уж Бог с нами, так хотя бы глав государств, которые прилетают завтра утром — обеспечена… такой уверенности у нас нет, и даже совсем наоборот… Это ты прав, подумал я. Он вздохнул и продолжал: рейхсканцлер фон Вайль сегодня дал интервью Британской радиовещательной корпорации. Как вам известно, вопрос о присоединении Британии к Рейху тоже будет обсуждаться на встрече в Москве. Полностью интервью вы увидите в нашей ночной программе «Радиоперехват», а сейчас посмотрите фрагмент из него. На экране появился фон Вайль, в клетчатой рубашке без галстука и неопределенного цвета замшевой курточке, кормилице уже не первого поколения карикатуристов. Фон Вайль изо всех сил старался сохранить свой первоначальный образ, образ университетского профессора, на минутку заглянувшего в большую политику. Поговорить бы с его студентами, подумал я, двойки, наверное, ставил — только так… Вы совершенно правы, сказал он невидимому интервьюеру, ничто не пропадает без следа. Рейх создавался огромными усилиями, сверхусилиями миллионов и миллионов, и если его конструкция даст трещину — эта энергия начнет высвобождаться, но уже в иной форме, в форме энергии распада. Это страшно. С другой стороны, такой распад противоречил бы общим законам природы, в которой развитие идет от простого к сложному, от малого к большому. Живые организмы развивались от одноклеточных к многоклеточным, к высшим, наконец, к человеку. Так же и в обществе: от разрозненных племен к государству, к союзам и блокам государств, наконец, к современным империям; в исторической перспективе нас ждет, возможно, слияние империй… Можно ли вмешиваться в естественный исторический процесс? Наш век показал, что можно и что вмешательство такое может привести к успеху — но этот успех временный, реакция неизбежна, и общество вернется в лучшем случае в ту точку на линии исторического развития, где начались безответственные эксперименты. Но кровь бесчисленных жертв уже не вернется в тела… Сепаратисты выдвигают идеи, которые кажутся и здравыми, и справедливыми — хотя, знаете, «восстановление справедливости» похоже на оживление мертвеца: вроде бы и ходит, и говорит, а не живой; но все эти идеи так или иначе сводятся к разрушению империи, а я уже упоминал про энергию распада… Да и что мы получим в результате? Десятки враждующих между собой национальных государств — как это было сто лет назад? Это все уже было и отвергнуто историей, как нежизнеспособное. Разрушить Рейх чрезвычайно легко: завтра же издать указ о праве народов на создание самостоятельных государств. Но никакими силами и никакими указами мы не сможем воскресить тех, кто погибнет, не дожив до воссоздания нового Рейха…
Вернулась Клавдия Павловна с кофейником, расставила чашечки, вазочки с печеньем, конфетами, фруктовыми палочками.
— Я не спросила — ты в отпуске или по делам? — она подвинула мне чашечку, до краев полную черным, как деготь, напитком. Себе она налила молока и чуть-чуть закрасила его.
— Какой у нас отпуск, — махнул я рукой. — Дела, конечно.
— К деду не заедешь? Он был недавно, про тебя спрашивал.
— На обратном пути если…
Дедом и она, и я звали ее бывшего мужа. Мы с ним дружили. У него была ферма не доезжая Ржева.
В телевизоре Паша и какой-то лысый, бородатый и в темных очках хмырь строили прогнозы на недалекое будущее. Кофе был чуть пережарен. Из открытого окна доносились детские крики и веселый собачий лай. Тянуло накопившимся зноем. Все было таким настоящим, знакомым, прочным, а казалось почему-то: повернись неловко — и все исчезнет.
11.06.1991. 23 ЧАС. КРАСНАЯ ПЛОЩАДЬ
Несколько раз я себя буквально за шкирку оттаскивал от таксофонов: подмывало позвонить Якову и сказать, что я вовсе не арестован и вообще все замечательно. Режим консервации суров: я не имел права выходить на связь до окончания операции, то есть до трех часов ночи. В операциях типа этой всегда один- два человека остаются в резерве, на случай, если потребуется подчистка; ну, а запрет связи — это понятно… И все-таки я смог удержаться и не позвонил. Главным образом, потому, что мной овладело отвратительное самокопательное настроение.
Я топал себе по Деникина Федор Федорыча улице к центру, обходя на хрен никому не нужные посты и патрули — ни разу у меня не спросили документы и ни разу не обшарили; похоже, фон Вайль и фон Босков, друг его, переборщили все-таки с гражданскими правами, я представил себе Томск в такой же ситуации: да меня бы раз пять уже вывернули наизнанку, просветили рентгеном, а мощнейший раухер, занимающий два этажа в помещении ведомства Гейко, отмечал бы, где, на каких перекрестках, у меня проверяли документы, и чесал бы в своем электронном затылке: какого дьявола этот парень ходит такими кругами? Терроризм — это довесок к свободе, говорил Тарантул, желаете свободы — вот, получите вместе с терроризмом; не желаете терроризма — гоните свободу. С другой стороны, у Сибири большой опыт в такого рода делах, а главное, никто не боится государства; здесь же — да и вообще в Рейхе — до сих пор больше опасаются собственных солдат и сотрудников гепо, чем бандитов с бомбами. Это пройдет.
Я шел и старательно думал об этом, а потом будто выключили звук, и другой голос сказал во мне: а ведь ты настоящий зомби, Игорек. Труп, оживленный — причем дважды — для выполнения каких-то особых, неизвестных тебе самому задач… Ну и что? Да нет, ничего, пожалуйста. Но вот попробуй просто вспомнить себя самого — до «Трио». Можешь? М-м… Вот. Что в тебе осталось твоим, что не изменено, не усилено или не вытравлено тренажем, гормонами, гипнозом и прочей сволочью? Ну? Да черт его знает… наверное,
