Афанасий даже остановился.
– Так ты думаешь – она?..
Конрад Астион кивнул. Глаза его светились. Как в темноте у кота.
Вторую схватку сотворили через версту... степняки ждали засаду у гати, пробирались осторожно – а их приняли чуть дальше, когда они вроде бы успокоились. Два выстрела – и вскачь. До моста, за который Алексей решил зацепиться надолго.
Теперь он не заманивал и не бил исподтишка. Пушки встали, можно сказать, на виду – справа и слева от моста, укрытые, как щитами, наскоро сбитыми плахами настила. Берега речки были достаточно болотистыми, чтобы поиск брода отнял у степняков не один час.
Двух своих верховых он послал в дозоры по берегам, остальных спешил.
Сам залез на растущую прямо у моста старую яблоню.
Было уже вполне светло, хотя солнце не показывалось еще из-за плотной дымки, в которую превратился, поднявшись, туман. Авангард степняков стоял шагах в пятистах от него. Дальше видна была вся колонна. Всего около сотни клинков, подумал он. Нет, больше. Скорее, две. Он видел, как группы всадников отделились от основной массы и разъехались влево и вправо.
Будем ждать.
Он спрыгнул с нижнего сука. Азар, прижав к груди, резал каравай. Рядом на вышитом полотенце лежали толстые ломти окорока. Плетеная бутылка, заткнутая темной деревянной пробкой с отполированным многими прикосновениями круглым навершием...
– Перекуси, старший, – сказал он. – Думаю, с час у нас жизни есть.
Оказалось – меньше. Сорок минут.
...Первая горящая стрела свистнула довольно высоко и вошла в землю у обочины. Прошлогодняя трава полыхнула было, но разгораться не решилась, отделалась густым белым дымом.
Алексей взлетел на дерево.
Аркбаллиста. Одна.
Далеко. Полверсты.
Он видел, как четверо полуголых накручивают ворот, видел дымок поджигаемой стрелы... Начало ее полета было почти незаметно, потом медленно вздымающийся дым с искоркой на конце. Какое-то бесконечное время ему казалось, что искра замерла – а значит, летит прямо ему в лицо. Он с трудом подавил порыв спрыгнуть, распластаться...
В последний момент искра и дым ушли влево-вниз – и брызнув огнем и щепками там, где еще что-то оставалось от настила моста, утонули в мягкой черной прибрежной грязи.
Следующая стрела будет в цель... насколько это вообще возможно на такой дистанции.
Отрада не спала, какой тут сон, изредка замирала мыслью, но не успевала отдышаться, как тут же вновь и вновь налетали, сшибались, разваливались, и опять налетали, и опять бились в нее и друг в друга горячечные слова, картины виденного... вдруг – вскочила в тревоге... а через минуту в дверь стукнули и вошли, не дожидаясь ответа – двое. Ставень ее окошка был закрыт, за дверью же угадывался день. Показалось, что вошедшие застыли надолго. Потом один из них, невысокий и худощавый, опустился на колено...
– Кесаревна, прощения просим...
– Кто вы? – спросила она, откидывая волосы, вымытые вчера... еще до того, как стало известно о врагах, а значит – вечность назад... – И что вам нужно?
За спинами незваных трепетала старостина дочка. Фонарь в ее руке ходил ходуном. И коленопреклоненный не глядя взял тот фонарь и осветил свое лицо и лицо своего спутника, который тоже, помедлив секунду, опустился на колено.
Правая рука его покоилась на косынке...
– Вы узнаете меня? – спросил худощавый.
– Астион, – вспомнила Отрада. – Я видела вас на совете... и потом...
– Да! А это – владетельный слав акрит Афанасий Виолет, ленник этих мест.
– Вы ранены? – спросила его Отрада.
– Давно, кесаревна. Еще весной, в первых боях.
– Встаньте. Подождите меня в сенях, я оденусь и выйду к вам. Проскиния, помоги, добрая моя...
Ведь все хорошо, уговаривала она себя, не попадая в рукава льняного платья с вытканным орнаментом; платье это, слежавшееся до желтизны складок, принес по поручению знахаря его внук, и Проська потом целый день вываривала это платье с золой, а после отглаживала вальком. Алексей просмотрел – очень внимательно – орнамент и остался доволен.
Платье, если честно, висело на ней, как на вешалке, и даже рукава следовало подворачивать...
...все хорошо, все хорошо, но откуда тогда эта тревога, эта воющая в голове сирена – откуда? Будь очень острожной, проговорила она мысленно и даже мысленно написала эти слова на стене, но ничем настороженность не выдавай... Она вышла в светлые сени. Гости стояли, хозяев как ветром сдуло.
Позади часто-часто дышала Проська. Пожалуй, до нее только сейчас дошло, изпод кого она выносила горшки... Отрада чувствовала, что ее покачивает, как водяное растение.
– Я готова выслушать вас, – сказала она.
И села на плетеный стул.
– Кесаревна, – сглотнув, проговорил Астион... Конрад Астион, вспомнила она наконец имя, – оставаться здесь опасно, безумно опасно, смертельно...
– Возможно, – пожала она плечами. – За последние полгода я не могу припомнить ни одного безопасного дня. Тем не менее я все еще жива.
– Но не сейчас же... Враги уже близко!
– Алексей велел мне ждать его здесь. Я имела не одну возможность убедиться, что он всегда знает, что говорит.
– Кесаревна. Я не сомневаюсь в уме и честности вашего телохранителя, но – врагов больше десятикратно!
– Он велел мне ждать. До завтрашнего утра. Завтра он вернется.
– Так. А если – нет?
– Он вернется. Так гласит пророчество.
– Кесаревна, помимо пророчеств есть еще и долг! Мой долг – увести вас и укрыть от врага...
– Вы можете вместе со мной дождаться утра.
– Будет поздно... – Конрад впадал в отчаяние.
– Возможно, – она пожала плечами. – Но и у меня есть свой неисполненный долг...
– Сейчас ваш долг – позаботиться о своей безопасности!
– Вы забываетесь, потаинник.
– Простите... Да, я забываюсь. Потому что боюсь. Не за себя...
– Дорогой мой Конрад, мы уже потеряли так много, что бояться за себя нам просто глупо. Скажите, есть ли у вас план, которому вы следуете, или же просто применяетесь к обстановке?
Конрад посмотрел на нее, перевел взгляд на Афанасия. Афанасий ответил ему едва различимой ухмылкой.
– Сейчас... – Конрад прикрыл глаза, чуть запрокинул лицо, развел руки.
Постоял так. Расслабился. Кажется, последняя кровь отхлынула от его щек. Хорошо. Будем надеяться, что я не растратил все свое чутье... У меня задание... найти государя нашего кесаря. Поскольку Мечислав Урбасиан, прятавший его, погиб, а оба помогавших ему неграмотны и безъязыки...
