научиться расслабляться. Вы вообще-то хулиганить умеете? Вести себя свободно? Разбить в училище окно и удрать – сможете? Хотя бы мысленно? Вот вам задание на неделю: совершить один безрассудный поступок, а на следующее занятие кружка прийти, выпив бокал вина. Ясно?
– Да... но я, наверное...
– Придете обязательно. В вас заложено все, что потребно хорошему стрелку, – нужно себе просто разрешить. А пока бегите, вы тоже устали.
– Спасибо, Алексей Данилович... но я, наверное, все-таки не приду... До свидания.
Она повернулась и ушла – маленькая, прямая и гордая. Алексей покачал головой, повернулся к Сане:
– Сестренка, я вот думаю: как ты смотришь на то, чтобы прокатиться завтра до Салтыковки и обратно?
– Н-не знаю... – Санечка нахмурилась. – А зачем?
– Хотя бы просто положить цветы на могилу. Ну и... всякое такое прочее. Может быть, пожелаем мы с тобой дом восстановить – хвать, а место занято? Они же там уверены, что ты круглая сирота и что это почти то же самое, что круглая дура. Вот мы и проведем, как это называется, демонстрацию флага. Как ты считаешь?
Санечка никак не считала. Она даже не могла бы сказать, хочет она еще раз увидеть родные края или не хочет. Но их, родные края, положено любить и видеть во сне... и так далее. Не испытывала она никакого душевного трепета от предвкушения вновь пройтись по единственной – правда, длинной – улице села от церквушки при кладбище до заваленного, наверное, снегом родного пепелища – в самом что ни на есть прямом и грубом смысле этого слова. И ехать: три часа на электричке, полтора на автобусе...
– Поедем, – сказала она.
– Отлично. Но только встаем рано – без четверти шесть.
– Да, я знаю... Я даже могу тебя разбудить, в дверь постучать. Хочешь?
– Не надо. – Он тихо засмеялся. – Уж просыпаться-то я умею и сам. А вот чайник – поставь...
Проходя мимо приоткрытой двери чужой комнаты, Санечка услышала чужой разговор:
–...только голос его услышу, как уже мокрая. И дура дурой. И ведь понимаю, что...
– Ничего ты не понимаешь...
Она быстро прошла дальше, чтобы не услышать ненароком чужих тайн. Или гипотез.
Можно было найти машину: с водителем, хорошо ему заплатив, или без водителя – Алексей даже предварительно договорился об этом на соседней автостоянке. Можно было даже купить задешево подержанную развалюху. Но тихий голосок из-за правого плеча сказал: не надо. В дороге старайся быть рядом с другими, с посторонними людьми... И Алексей послушался совета.
Он взял из ружейного ящика старенький потертый «Марголин», перебрал его, вычистил и смазал. Набил две обоймы. Сунул в карман еще три коробки с патронами. Выносить оружие и боеприпасы за пределы тира законами строжайше запрещалось, но... Но.
В своей комнате он лег на кровать и заставил себя уснуть до полуночи. Проснувшись, он сел, прислонился к стене – и стал чего-то ждать в темноте. Ромб тускловатого света от уличного фонаря неподвижно лежал на потолке.
Днем уже капало с крыш, но за ночь тротуары и дороги успевала обтянуть ледяная шкурка. Алексей и Санечка добрались до вокзала с небольшим приключением: автобус занесло на повороте и выкинуло на полосу встречного движения – слава Богу, пустую. Алексей сжал зубы. Это могло и не быть случайностью...
Билеты он взял не на электричку, а на отходящий десятью минутами раньше иркутский поезд. Озерск был довольно большим – почти стотысячным городом, и все поезда там останавливались.
В купе спала старушка. Они тихо, не будя ее, сели на противоположную полку. Санечка скоро задремала под монотонный перестук, а Алексей сидел, глядя куда-то мимо проплывавшего грязно-белого неряшливого пейзажа, и никак не мог понять, о чем думает. Будто бы думал он на иностранном языке.
Санечка шевельнулась, щека ее передернулась, она что-то сказала невнятно. Потом – привалилась к плечу Алексея и замерла. Он скосил глаза и посмотрел на нее. Теперь он знал, что к Еванфии можно было не ехать: он видел кесаревну тогда, накануне исчезновения. Лицо спящей у его плеча девушки несомненно было лицом той самой шестилетней девочки – в венке из желтых лилий... Но не выпрыгивать же теперь из поезда, не рвать же стоп-кран?..
Автобус «Озерск– Глыза», проходящий через Салтыковку, отходил от вокзала через полчаса. Они немного погуляли по окрестностям. Озерск был городом старым, купеческим, но запущенным до последней степени. В нем было по-настоящему грязно даже зимой. Ярким пятном в пейзаже оказались разве что новые ворота рынка, сложенные из желтого кирпича в виде триумфальной арки. Какие-то местные скульпторы колдовали над цементным барельефом, где можно было различить гроздь винограда и чью-то толстую задницу – символ материального благополучия.
У ворот в киоске с гордым названием «24 часа» торговали всяческими водками, хлебом, колбасой и консервами. Алексею бросилось в глаза название на жестяной банке: «Мясо рулек».
– А кто такие рульки? – спросил он.
– Не знаю, – ответила тощенькая киоскерша. Купите, попробуйте.
– Ничего себе, – сказал Алексей. – Помру – и не буду знать от чего.
– Как помрете?! Как это помрете?! – возмутилась киоскерша. – Они у нас свежие!
Алексей посмеялся, но купить предпочел батон, палочку салями и литровую бутылку «Спрайта».
Цветочный киоск тоже был уже открыт, и Алексей приобрел большой букет белых хризантем.
В автобусе Санечка уже не спала и рассматривала окрестности со странным выражением: будто про себя укоряла их за что-то.
– Кто на Салтыковке?..
– Мы.
Указатель: «Салтыковка – 0,3». Но ничего не видно с дороги из-за голых берез и густой высокой черемухи...
Могила Еванфии была на самом краю кладбища, у задней ограды. За оградой валялись припорошенные снегом старые венки. Алексей присел около жестяного памятника, на котором все было неправильно, кроме даты смерти. Смел снег с холмика, положил цветы. Как ты там? – спросил тихо. Алешенька... холодно, холодно мне... как же тут холодно... Подошла и встала рядом Санечка. Ах, девочка моя, ах, донюшка, ах, свет мой ясный. Отрада... повзрослела-то как сразу... Алексей покосился на Санечку: слышит или нет? Но та, кажется, не слышала. Прощай, тетушка Еванфия, подумал он, уходим мы скоро – туда. Не увидимся больше. Прощай. Прощай и ты, отозвалась Еванфия вдруг спокойно и светло, иди и береги ее. Отраду нашу, а я уж полежу тут... не думай обо мне и даже не вспоминай. Привыкла я – покойно... Прощай. Прощай, – Алексей встал.
В этот момент Санечка вздрогнула. Алексей не касался ее, но – почувствовал это. И какое-то далекое – ближе, ближе – скольжение за могилами, за непрозрачными заснеженными кустами, за сугробами, за низкими елочками, за оградами... осыпался с ветки снег, взлетела ворона...
Шагах в пятнадцати из-за могилы вышла и остановилась большая серая псина. Пасть ее была приоткрыта, верхняя губа задралась и подрагивала. Глаза смотрели как бы мимо людей и – были неприятно мутные, с этакой тухлятинкой. Следом вышла вторая точно такая же, странно задирая голову, будто пыталась почесать затылок об оградку.
– И вон... – прошептала Саня.
Слева стояли еще три собаки – простые деревенские дурочки-пустолайки. Но сейчас они молчали и так же смотрели мимо людей. Шерсть на мордах их смоклась в сосульки.
Алексей посмотрел направо. И оттуда приближались несколько псов – шли медленно и упорно, глядя куда-то чуть в сторону.
Взяли в кольцо. Хорошо, что сзади забор.
Он осторожно отодвинул Санечку под левую руку, достал пистолет. Опустил предохранитель. Шесть патронов. Целей – девять.
Собаки бросились – молча. Все сразу.
