большая квадратная металлическая воронка, соединенная с коробом вентиляции.
Вытяжка. Ставится обычно над газовой плитой.
– Алеша...
Через час они добрались до этой плиты. Горелки питались от баллона, большого красного баллона с надписью «Пропанъ-бутанъ». И еще один баллон стоял дальше в углу.
– Вот теперь повоюем, – негромко сказал Алексей.
Чародей Сарвил и с ним трое воинов-носильщиков озирались посреди обширного, но низкого круглого зала, пропорциями и чем-то еще напоминающего внутренность бубна. Позади был немыслимой трудности подъем по спиральной лестнице, идущей внутри колодца; ступенями ее были камни, выступающие из стены на три вершка. Следовало обо всем забыть, следовало распластаться по стене и равнодушно следить, как правая нога находит следующую ступеньку, обретает опору, как переносится на нее вес тела, как подтягивается нога левая, находит место рядом с правой, принимает вес тела... и так шаг за шагом, шаг за шагом – бесконечно... Только теперь, выбравшись из колодца наверх, Сарвил позволил себе подумать: а почему никто не пошел следом: ни друзья, ни враги? Не могли же они уничтожить друг друга до последнего человека? И тем не менее звуки битвы, отчетливо – даже преувеличенно отчетливо, как в хорошем певческом театре, – слышимые в первые минуты подъема, больше не доносились сюда; и никто не последовал за ними... Но не спускаться же теперь, чтобы избавиться от праздного любопытства – а в том, что любопытство это именно праздное, Сарвил не сомневался, ибо на его дальнейшие действия никакие известия снизу повлиять не могли.
Воины сбросили свои мешки и опустились на пол. Кто-то что-то сказал, Сарвил не услышал. Голоса звучали глухо – и даже не звучали, а пробивались сквозь что-то мягкое. Он топнул ногой, ударил в ладоши. Ни малейшего отзвука, будто вместо воздуха – насыпана мука. Тогда он пошел к окну. Окон было числом шесть, низкие и очень широкие, чуть скругленные по углам. Ему пришло в голову, что снизу он этого зала не видел, ему просто негде было разместиться в этой башне – разве что в прозрачном шаре, но шар был именно прозрачный, пустой... Мысль была короткой, потому что через несколько шагов он понял, что к окну ему не подойти – расстояние не уменьшалось, а увеличивалось. Теперь зал был размером с небольшую городскую площадь... Он знал, как это делается, хотя сам таким умением не владел.
Сарвил вернулся к своим. Его о чем-то спросили, он ответил – и сразу же забыл и вопрос, и ответ.
Единственно настоящим здесь был колодец, единственной несомненной материей – его пустота.
Он взялся за мешок, развязал тесьму, стягивающую горловину. Мешок набит был пеналами из жесткой серой кожи – каждый пенал размером с огурец. Он стал вытаскивать эти пеналы и укладывать в ряд. Всего в трех мешках должно было быть сто сорок таких пеналов. На дне мешка стоял каменный горшочек с разведенным мелом из Кузни и, завернутые в тряпочку, лежали кисти из хвостов плакачей.
Сарвил раскрыл горшочек и, размешав мел черенком кисти, стал наносить на камень пола знак Агапита Повелителя. Знак был очень сложным, и некоторые его элементы следовало рисовать одновременно двумя кистями, не отрывая их от поверхности. Сарвил трудился долго, и все это время воины смотрели на него. Кому-то из них сейчас предстояло дать свою кровь. Двое других могли уйти. Сарвил надеялся, что они уже все решили между собой.
– Кто? – задал он вопрос, когда знак был готов. Вместо ответа один из воинов взял меч. Обнажил клинок. И – обхватил рукой лезвие у гарды.
Второй обхватил над его рукой. Третий – еще выше.
Так они поднимались к острию. Наконец тот, кто был вторым, накрыл острие ладонью.
– Я, – сказал он.
Голос был еле слышен в сыпуче-мягком воздухе зала.
– Уходите, – сказал Сарвил оставшимся.
Они кивнули. Обнялись с товарищем – коротко, будто расставались до утра. Подошли к колодцу. Не глядя на Сарвила, кивнули еще раз и стали спускаться. По пояс – шаг влево – по плечи – шаг – по шею шаг – макушка – шаг... медленнее, медленнее!..
Удивленный вскрик. Один. Но когда Сарвил склонился над колодцем, тот был пуст.
И на дне его не было распростертых тел... Незачем было думать об этом.
Сарвил разложил пеналы в нужных местах знака группами по семь и одиннадцать. Три последних он положил за пределами знака – они были запасными на случай, если некоторые пострадают при переносках. Однако груз несли осторожно, как если бы это был легендарный хрустальный журавль.
Воин стоял, глядя куда-то поверх головы Сарвила. Чародей взял его за руку и привел в южный дом знака. Снял с себя амулет с красным камнем и повесил воину на грудь. Потом сотворил заклинание от боли. Лицо воина было равнодушным и даже чуть одутловатым, как у идиота. Лишь глаза вздрагивали за приспущенными веками.
Сарвил простым ножом разрезал воину рукава рубахи – до подмышек. Потом взял футляр с ланцетом из вулканического стекла – острый до такой степени, что плоть почти не оказывала ему сопротивления, – и перерезал воину обе руки в локтевых сгибах, перерезал глубоко, до кости, чтобы рассечь артерии. Кровь хлынула потоками. Сарвил аккуратно упрятал в футляр древний ланцет и ушел в северный дом знака. Там он повернулся лицом к уже побелевшему, но твердо стоящему на ногах воину, глубоко вдохнул и выдохнул – и принялся нараспев читать Слово Червя...
Наверное, здесь давила чужая воля: для чтения не хватало воздуха, пол вздрагивал под ногами. В глазах темнело, будто не чужая, а его кровь щедро лилась на землю. Но противодействие не было настолько сильным, чтобы помешать Сарвилу довести дело до конца.
Все произошло в один миг: ручейки крови, текшие доселе свободно, вдруг притянулись меловыми линиями, проникли в белое – и стремительно потекли по линиям знака, меняя его цвет с охранительного на уничтожающий. Воин все еще стоял, обескровленный и сухой; лицо его стало лицом скелета. Сарвила в грудь ударил прилив, давление силы, его будто накачивали мехами, голова гудела колоколом, из груди рвался рев, руки вздымались. Он сумел как-то договорить Слово, последние его такты дозвучали, воздух перестал быть сыпучим, теперь все в нем разносилось широко; и пеналы разом шевельнулись, потом задергались, начали раскатываться – и наконец полопались разом, в одну секунду. Из каждого вырвался червь: черный, зеленый, мерзко-розовый, красный... В локоть длиной, в частых перехватах, с маленькой круглой пастью, окруженной треугольными зубками. Почувствовав камень, они тут же обратили головки вниз и начали стремительно в него вгрызаться...
Саня удивлялась, что Алексей вообще стоит на ногах, – а он не только стоял, но еще и подпрыгивал. Оба баллона весили килограммов восемьдесят, а кроме них в Алексеевом рюкзаке лежала и тяжелая чугунная бомба – на крайний случай, сказал он, чтоб уж наверняка... Вторая такая бомба стояла сейчас на подоконнике – рядом с четырьмя обычными, из пивных и консервных банок. Для себя Саня нашла в доме брезентовый плащ с огромными карманами (полы с рукавами обрезала, и стало удобно) и большой ранец, вряд ли школьный, скорее солдатский, – из грубой кожи, с несколькими отделениями. В него сложили остаток провизии, последнюю бутылку вина и взрывчатку. Готовые бомбы – шесть штук – как раз поместились в карманы плаща...
Револьвер за пояс, в левую руку факел: ножка стула, обмотанная тряпкой, пропитанной жиром из найденных там же, в кухонном завале, пустых плоских консервных банок.
Валькирия... Чувство необычайной легкости. Мрачноватый восторг. Нетерпение.
И – медленность. Каждое движение бесконечно. Она посмотрела на Алексея. Он держал в руке коробок спичек и рассматривал его.
– Алеша... поцелуй меня... еще раз. Потеря себя. На месте сердца – бездна, захватывающая дух. Истома, как чад...
– Все... иначе мы... никуда не уйдем... Кто сказал? Никто не говорил... но ясно и так... В глазах солнце и мед. Пальцы Алексея трясутся. Он зажигает лишь четвертую спичку.
Факел занимается желтым очень дымным огнем. От него Алексей поджигает такое же промасленное тряпье, накрученное на конец трубы огнемета. И уже от этих факелов – начинают шипеть и разбрасывать искры фитили бомб... Слабые – разлетаются далеко в стороны. Обезьяны опасливо шарахаются от них.
