— Если бы сибилло было из другой земли, его давным-давно скормили бы шурушетрам. Сибиллин шурушетр бежал сегодня быстрее ветра, и сибилло заплатило за два кокона еды для него. А почему ты спрашиваешь?
Мона Сэниа снова мысленно обратилась к его лексике:
— Твои ноги восхитили меня своей соразмерностью, в отличие от…
— Не ври, вишневоокая. Сибилло уродливо. А отличается оно тем, что родилось не в другой земле, а в иное время.
— А как называется эта земля?
— Эта? Дорога Оцмара.
— Нет, не дорога, а вся земля, от края и до края?
— Ты, мудрая, спрашиваешь как ребенок. У земли нет краев. Вся земля — это как бесконечно толстая колода, на которую намотаны веревки дорог. Она зовется делла-уэлла Тихри.
— А что значит «делла-уэлла»?
— Все. Жизнь, любовь, свет, небеса, надежда, упоение… Незакатное солнце. Все это — делла- уэлла.
Мона Сэниа проглотила комок, мгновенно вспухший в горле, — никогда, никогда больше ей не скажут: «Сэнни, делла-уэлла…»
— Ответь, мудрейший из тихриан, — начал Сорк, но шаман его оборвал:
— Если мы не поторопимся, то время Невозможного Огня застанет нас в поле. А сибилло никогда не любило ночевать под открытым небом.
— А нам далеко? — озабоченно спросила принцесса
— Да вот же.
Шагах в пятидесяти перед ними на фоне закатного оранжевого неба поднимался сруб без крыши. Еще вчера, увидев перед собой строение, сложенное из бревен, принцесса изумилась; в эту же варварскую обстановку он вписывался совершенно естественно. Легонькие облачка пара время от времени подымались над ним. Сибилло ускорил шаг. Мона Сэниа стискивала руки под черным плащом, всеми силами удерживая себя от того, чтобы не очутиться возле темно-бурых, с неободрапной корой, стен раньше шамана. Наконец они были у цели.
— Входи, — сказал сибилло, подымая кожаную сырую занавеску и пропуская вперед женщину, угадав ее нетерпение.
Мона Сэниа задержала дыхание и переступила порог.
Она бессознательно готовила себя к какому-то омерзительному зрелищу, по, не успев еще свыкнуться с полумраком этого помещения, по стенам которого скользили отсветы закатного неба, она была поражена нежным и как бы отрешенным от всего земного запахом свежескошенных умирающих трав, принесенных сюда для того, чтобы уходящим из этого мира людям было не так одиноко на их пути. Трава устилала весь пол, как единая душистая перина для всех тел, распростертых на ней.
Впрочем, тел было немного — всего шесть. Седьмой, живой и, по-видимому, совершенно здоровый, стоял на коленях и перебинтовывал ноги какому-то страдальцу. Давешняя фея пыталась помогать ему, подсовывая полосы ткани, но, похоже, больше мешала. Он выпрямился, услыхав у себя за спиной шорох, и мона Сэниа узнала трупоноса.
К счастью, на нем снова была соломенная юбка и какая-то рогожка на плечах.
С выражением глубокого сострадания он приблизился к принцессе, протянул руку, словно хотел коснуться ее лица, но остановился, как будто ловил ладонью тепло, исходящее от кожи.
— Я никогда не встречал болезни, которая до такой степени уносила бы из человека краски жизни, — проговорил он мягким, глубоким голосом, который несколько смягчал впечатление варварской грубости его черт и непомерной массивности фигуры.
— Я не больна, — ответила мона Сэниа, делая над собой усилие, чтобы не отшатнуться от этих рук, оскверненных трупным прикосновением. — Я ищу сына. Маленького сына. У него белые волосы и кожа, как у меня.
— Погляди, — предложил ей трупонос, откидывая белоснежное покрывало.
Подросток, уютно свернувшийся калачиком, посапывал во сне. Его кожа была не светлее, чем у остальных, по бритая голова не позволяла судить о цвете волос.
— Закрой, — вздохнула принцесса. — Мой — еще малыш, ему нет и года.
— Нам всем нет и года, за исключением мудрейшего, — он поклонился шаману, маячившему в дверях.
— Приветствую, Лронг! — как хорошо знакомому, кивнул Шаман.
Трудно будет что-то объяснить этому дикарю — совсем тупой попался.
— Мой сын еще не умеет ни ходить, ни разговаривать, — сделала она еще одну попытку.
— Значит, он одержим умедлением жизни?
— Да ничем он не одержим, он маленький, понимаешь, маленький, вот такой!
Она попыталась показать ему на пальцах — вот, мол.
Трупонос с неодобрением глянул на нее, тряхнул кистью руки и выбросил вперед указательный палец:
— Ты хочешь сказать, что он застрелен травленым орехом?
— Древние боги, да объясни ты ему, сибилло!
— Сибилло говорит: младенец еще не вырос из сумки гуки-куки, — кратко и вразумительно объяснил сибилло.
— Такого младенца здесь нет. Здесь вообще только вот этот несчастный ребенок, укушенный хамеей.
— Тогда он во власти анделиса, — покивал головой шаман. — Ты утишил его страдания?
— Я напоил его соком сизого забвенника, и он уснул.
— Ты всегда был прилежным учеником. Молодец. Двое, я вижу, уже на пути в полуночный край?
— Да, сибилло, и о нетленнике я не забыл.
Мона Сэниа, следуя их взглядам, обернулась к стене и увидела два неестественно выпрямленных тела с пучками травы, торчащими изо рта. Фея порхнула к телам и ревниво загородила их, трепеща крылышками.
— Спасибо, спасибо, — пробормотал сибилло. — Добрая ты и славная, да сопутствует тебе ветер, дующий от солнца.
Фея блаженно улыбнулась и упорхнула, прошмыгнув у шамана над самым плечом.
— Побирушка… — пробормотал трупонос. — И куда только они за добрым словом не забираются!
— Не осуждай, — строго сказал сибилло. — Кончил тут? А то пойдем.
Великан по-хозяйски огляделся: четверо еще живых были укрыты и обихожены, вдоль стены стояли на полу миски с едой и кувшины; один даже дымился.
— Да пребудут с вами анделисы милосердные, — проговорил он с поклоном, обращаясь к своим подопечным. — Ступай, сибилло, а я вот дверь подопру и выберусь.
Мона Сэниа повернулась к дверному проему. Действительно, к стене был прислонен такого же размера, как и дыра, плетеный щит, и наклонное бревно вело к верхнему краю сруба. Они с сибилло вышли наружу, и поджидавший их Сорк ни о чем не спросил — по выражению лица принцессы было видно, что надежды ее рухнули. За опустившейся кожаной занавесью послышалась возня, скрипы: трупонос перекрывал последний путь, ведущий к миру из этого царства душистого ожидания смерти. Наконец и он сам показался наверху, свесил ноги, знаком велел посторониться. Спрыгнул — точно глыба камня ухнула с высоты.
— В городе начинается пожар, — коротко доложил Сорк.
Действительно, с самой высокой башни дворца — совсем рядом с оставленным для наблюдения Флейжем — подымался в вечернее небо кольчатый ствол дыма.
— Флейж, это опасно? — крикнула принцесса.
— Похоже на сигнальный огонь, — голос возник, словно принесенный ветром.
