папеньки, и с молодым и прекрасным поводырем. Все в лучших традициях!
— Боюсь, Сэннюшка, у тебя острый приступ оптимизма. Ведь на это уйдут по меньшей мере годы… Кстати, когда это ты должен, с позволения сказать, разрешиться?
— Сегодня ночью.
— И ты молчал, курицын сын! Если б не этот разговор — что бы ты делал с яйцом?
— Я уже думал. Я снес бы его в море…
— Сынишку утопить? Ну, Кукушонок, я знал, что у вашего брата всего одна капля крови, по вот сколько мозгов…
— Не смей на него кричать! — взъярилась Сэнни. — Ты что, не понимаешь, что он собирался сделать это из любви к нам?
Юрг, ошеломленный ее тоном, потряс головой, словно пытался вытрясти из ушей визгливые потки, а потом внезапно схватил жену в охапку и закружился по тесному кораблику:
— Бесценная моя супруга, поздравляю тебя: у нас первая настоящая семейная перепалка. Счастлив, что по достойному поводу.
— Ну что ты радуешься? — Сэнни, как это водится у прекрасной половины рода людского, всегалактического, отбивалась демонстративно и безуспешно.
— Что? Да то, что у нас всю жизнь будут поводы праздновать что-то в первый раз Первое знакомство. Первая ночь. Первый сын. Потом второй сын. Потом третий…
— Вторая дочка.
— Нет, сын!
— Нет, дочка!
— Ах, так? Сейчас мы проверим это экспериментально…
— Веди себя прилично! Мы не одни.
— Ох, Кукушонок, прости. Мы совсем про тебя забыли. О чем… А, яйцо. Ты его что, высиживать будешь? И долго?
— Яйцо должно омываться лунным светом. Через девять дней из него появится птенец.
— И только годам к пятнадцати превратится во взрослого петуха.
— Если будет расти вместе с ребенком. Но рядом со взрослыми людьми это произойдет в считанные недели — уж я-то это знаю, пестрые крэги, появляющиеся взамен…
— Не вспоминай об этом, дружище. К тебе относились по-свински, но это закончилось раз и навсегда — во всяком случае, пока мы существуем на этом белом свете. А уж твоего скворчонка мы выпестуем будь здоров…
— Не опережай событий, муж мой, любовь моя. Прежде всего следует позаботиться о яйце.
Она выскочила из кораблика и чуть не наткнулась на Пы, который, сидя прямо на земле, угрюмо подрезал кинжалом стебельки беззащитных колокольчиков. Тихрианский рыцарь, расставив ноги, что делало его похожим на гигантский циркуль, высился перед ним в назидательной позе.
— На твоем месте я бы ему так врезал, так врезал, даром что родимый батюшка — не измывайся над сыном! И братьям…
— Ты это что мне дружинника портишь? — несколько запоздало вмешался командор. — Ты что, и собственного отца прибить способен? Тоже мне творческая личность!
— Да я бы своего отца — если б мне головой поручились, что это точно он, так как я его и в глаза не видел, — вон с той стеночки да прямехонько в море, головкой вниз. Он же меня, стервец, еще младенцем сиробабым продал, хорошо я от них вовремя ноги унес да к кузнецам в подручные пристроился. Так вот, любезный мой кормилец-князюшка!
— Хм, — смущенно прокашлялся Юрг — ну не ладилось у него с воспитательной работой в коллективе, хоть застрелись! — У тебя, конечно, случай особый, но в целом родителей следует почитать.
— Сам-то, поди, не больно почитал-то?
— Я, знаешь, тоже вроде безродный, так что ты меня напрасно князем величаешь.
— Ну-ка, ну-ка, — заинтересовалась Сэнни, — послушаем про твоих предков, а то мне как-то и в голову не приходило раньше поинтересоваться твоим генеалогическим древом!
Пы смущенно переминался с ноги на ногу — вести разговор о предках супруга высокородной принцессы следовало, по его представлениям, не иначе как в королевском Диване, а не так-вот, походя, на травке с колокольчиками. Но принцесса явно придерживалась другого мнения, стараясь отвлечь дружинника от пережитых обид:
— Я слушаю тебя, благородный эрл!
— Ну сейчас ты перестанешь величать меня благородным. Хотя история эта, надо сказать, печальнее некуда. Стоял себе большой беззаботный город, а жителей в нем, если еще и гостей прибавить, было, наверное, поболее, чем на всем зеленом Джаспере. И вот в один самый обычный, никем не угаданный день земля под ним… А что, разве на Равнине Паладинов никогда не было землетрясения?
— Только на самом дальнем севере, — быстро ответила принцесса, — это когда джаяхуудла созывает ледяных троллей, стуча копытом по вечному льду. Но продолжай, муж мой.
— Ну, да. Джаяхуудла. Копытом. Что-то я плохо представляю себе копыто, от одного удара которого рухнул бы такой город… А потом еще несколько морских волн. Короче, хоть со всего мира и слетелись все до единого спасатели и поисковики, а откопать живых удалось ох как немного. Говорят, меня нашла собака. Лохматая шалая дворняга, которая работала лучше любого добермана. Когда она состарилась и ее из отряда спасателей списали, я ее к себе взял, в интернат.
— Куда, куда?
— А это такой большой дворец с фонтанами и бассейнами, куда собрали всех детишек, у которых не нашлось родни, а сами они по малолетству и имени своего не помнили,
— Откуда ж тогда стало известно, что ты — из рода Брагинов?
— Да не было у меня никакого рода! Брага — так собаку звали.
Харр, обманутый беззаботным тоном командора, весело заржал:
— Знал бы король Алэл, что ты псовой кличкой наречен, ни в жисть бы за свой стол не допустил!
И тут в моне Сэниа впервые взыграла королевская кровь:
— Как смеешь, смерд?! Пусть мой муж, благородный эрл и бесстрашный воин, и не запомнил своих родителей — да будет благословен их прах в далекой Земле, — но они могли принадлежать только к знатнейшему роду, иначе меня… то есть я… О древние боги, да я же с первого мига нашей встречи чувствовала, что это так!
Юрг ошеломленно замер. До этого момента ему и в голову не приходило задуматься над тем, что чувствовала его будущая супруга в тот первый миг, когда он так бесцеремонно нарушил одним махом не менее половины пунктов дворцового этикета. Что она думала — он знал: ей померещилось, что вернулся ее первый муж. На Джаспере привыкли к чудесам. Но вот теперь оказалось, что кроме этого она почувствовала и какие-то флюиды древних голубых кровей… Он искоса глянул на жену. Она уже овладела собой и не менее его была поражена собственной эскападой. А может, ей просто набила оскомину дурашливая развязность этого голенастого песельника? Кстати, загостился он тут, чувствует себя как дома (хотя он, наверное, повсюду ведет себя бесцеремонно) — надо будет как-нибудь вечерком послушать его куплеты и баллады, серенады и застольные песни, наградить позолоченным мечом пофасонистее… нет, двумя мечами… да хотя бы и тремя… и дюжиной кинжалов… да что там мелочиться — увешать его оружием с макушки до сапожных пряжек, пусть себе на это богатство купит рыдван на восьми колесах, обзаведется собственным гаремом… Только не сегодня. Сегодня вечером пусть еще поразвлекается тут, хотя бы и попоет, и можно будет на пару часиков мотнуться на Барсучий, связаться хотя бы по телекому со Стаменом…
— Где ты, муж мой, любовь моя?
Он встрепенулся — мона Сэниа глядела на него встревоженно и печально: — С кем ты, муж мой?
— Со Стаменом, — честно признался он. — Врачи талдычат: ураганное заживление, чудеса экстрасенсорной терапии!.. А я же вижу — внутри у него словно стержень надломился, и вот он-то не
