потребуется?
– Дополнительные расчеты. Срочное предоставление средств. Расширение штата. Тренировочный центр. Покровительство Министерства; спецпропуска и полномочия. – И опять укол ножом:
– И небольшая помощь Контроля… мы могли бы получить ее под каким-нибудь предлогом.
Над водой расплывалось жалобное эхо гудящих в тумане кораблей.
– Если иначе нельзя…
– Может быть, вы доложите Министру, – сказал Леклерк.
Пауза. Леклерк продолжал:
– В практическом смысле – нам нужно порядка тридцати тысяч фунтов.
– Подотчетных?
– Частично. По-моему, вы не хотели знать подробности.
– За исключением финансовых. Знаете, подготовьте записку о ваших расходах.
– Отлично. Набросаю в общих чертах.
Снова пауза.
– Едва ли это самая большая сумма по сравнению с риском, – сказал себе в утешение замминистра.
– С потенциальным риском. Мы хотим внести ясность. Я не делаю вид, что убежден. Просто подозрение, очень серьезное подозрение. – Он добавил – не смог сдержаться:
– Цирк бы запросил вдвое больше. Им слишком легко дают деньги.
– Тридцать тысяч фунтов, значит, и наше покровительство?
– И человек. Но я должен найти его сам.
Короткий смешок. Замминистра резко сказал:
– Кое-какие детали Министр знать не захочет. Вам понятно?
– Конечно. По-моему, в основном говорить будете вы.
– А мне кажется, Министр. Вам удалось его сильно встревожить.
Леклерк заметил с ехидной почтительностью:
– Мы не должны так поступать с нашим руководителем, с нашим общим руководителем.
У замминистра было такое выражение лица, будто он не чувствовал, что над ним есть еще начальство. Они встали.
– Кстати, – сказал Леклерк, – о пенсии миссис Тэйлор. Я написал ходатайство в Министерство финансов. Там считают, что нужна подпись Министра.
– Боже мой, почему?
– Вопрос в том, был ли он убит при исполнении.
Замминистра оцепенел.
– Какая бесцеремонность! Вы просите Министра подтвердить, что Тэйлор был убит.
– Я прошу о пенсии для вдовы, – с достоинством возразил Леклерк.
– Он был одним из моих лучших людей.
– Разумеется. Они все лучшие.
Министр не поднял глаз, когда они вошли.
* * *
А инспектор полиции поднялся со стула – маленький, толстый, с выбритой шеей. Он был одет в штатское. Эйвери предположил, что он детектив. Он пожал им руки с видом профессионального соболезнования, усадил их в современные стулья с тиковыми подлокотниками и предложил сигареты в жестяной коробке. Они отказались, тогда он закурил одну сам, и дальше она играла роль как бы удлинителя его коротких пальцев, когда он жестикулировал, и служила инструментом для рисования, когда в наполненном дымом воздухе он принимался очерчивать предметы, о которых говорил. Он то и дело отдавал должное печали Эйвери, погружая подбородок внутрь воротника и бросая интимно-сочувственный взгляд из-под нахмуренных бровей. Вначале он рассказал обстоятельства происшествия, с утомительными подробностями расхваливая усилия полицейских в поисках машины, часто упоминал личную озабоченность начальника полиции, известного англомана, и выразил убеждение, что преступник будет найден и наказан по всей строгости финского закона. Некоторое время он говорил о своей любви к англичанам, восхищался королевой и сэром Уинстоном Черчиллем, рассуждал о преимуществах финского нейтралитета и наконец перешел к разговору о покойнике.
Вскрытие, с гордостью говорил он, завершено, и мистер прокурор (его собственные слова) объявил, что обстоятельства смерти мистера Малаби не дают повода для подозрений, несмотря на значительное присутствие в крови алкоголя. Бармен в аэропорту говорил о пяти порциях Штайнхегера. Он повернулся к Сазерлэнду.
– Он хочет видеть брата? – спросил он, явно предполагая особый такт в обращении в третьем лице.
Сазерлэнд смутился.
– Это как мистер Эйвери, – сказал он, как если бы дело было вне его компетенции. Оба посмотрели на Эйвери.
– Пожалуй, нет, – сказал Эйвери.
– Есть у нас одно затруднение. С установлением личности. – сказал Пеерсен.
– С установлением личности? – повторил Эйвери. – Моего брата?
– Вы видели его паспорт, – вставил Сазерлэнд, – до того как послали мне. В чем затруднение?
Полицейский кивнул:
– Да, да.
Он открыл ящик и вынул несколько писем, бумажник, и какие-то фотографии.
– Его звали Малаби, – сказал он. По-английски он говорил бегло, с тяжелым американским выговором, который хорошо сочетался с сигарой. – У него был паспорт на имя Малаби. Паспорт в порядке, верно?
Пеерсен взглянул на Сазерлэнда. На секунду Эйвери показалось, что озабоченное лицо Сазерлэнда выражайте искреннее сомнение.
– Конечно.
Пеерсен начал раскладывать письма – одни в стопку перед собой, другие обратно в ящик. То и дело, добавляя в пачку письмо, он бормотал: «Так, так» или «Да, да». Эйвери чувствовал, что вспотел, что у него стали влажные ладони.
– Значит, вашего брата звали Малаби? – опять спросил он, закончив перекладывать письма.
Эйвери кивнул.
– Разумеется.
Пеерсен улыбнулся.
– Не разумеется, – сказал он, направив на него свою сигару и дружелюбно кивнув, как если бы предлагал какой-то вопрос на обсуждение. – Все личные вещи, письма, одежда, водительские права – все принадлежит мистеру Тэйлору. Вы знаете что-нибудь о Тэйлоре?
У Эйвери в голове появилась ужасная тяжесть. Конверт, что делать с конвертом? Пойти в уборную, уничтожить, пока не поздно? Но могут остаться следы: конверт был плотный и блестящий. Даже если его разорвать, на поверхности будут плавать кусочки. Он чувствовал, что на него смотрят Пеерсен и Сазерлэнд, ожидая, когда он заговорит, он не мог думать ни о чем, кроме конверта, который оттягивал его внутренний карман.
Ему удалось произнести:
– Нет, не знаю. У нас с братом… – сводным или единоутробным? – …У нас с братом мало было общего. Он был старше. И росли мы, в общем, не вместе. Он работал в самых разных местах, во многих местах, он никогда не мог на чем-нибудь остановиться. Может быть, этот Тэйлор был его другом… который… – Эйвери пожал плечами, мужественно пытаясь дать понять, что Малаби для него тоже был немного загадкой.
– Сколько вам лет? – спросил Пеерсен. Уважение к горю Эйвери начинало таять.
– Тридцать два.
– А Малаби? – быстро спросил он как бы между прочим. – На сколько он лет вас старше?
