выкашивается круглый год, в конюшне каждое седло, уздечка, стремя содержатся в идеальном порядке, на случай, который никак не представится, что Тайгер вернется из двадцатилетней деловой поездки и возобновит заработанную тяжелым трудом жизнь английского феодала.
Дорога вывела Оливера к букам, которые, как часовые, стояли по обе ее стороны. За ними виднелись два кирпичных коттеджа для слуг. Проходя мимо них, Оливер сбавил шаг в надежде увидеть Крафта, дворецкого, и его жену, сидящих за чашечкой чая. Крафтов он любил и использовал их как окно в мир, лежащий за стенами «Соловьев». Но миссис Крафт умерла пятнадцать лет тому назад, а мистер Крафт вернулся домой, в Халл, где были его корни, прихватив с собой шкатулку Фаберже и комплект миниатюр восемнадцатого века с изображением вечно меняющихся предков Тайгера, на этот раз голландцев из Филадельфии. Оливер спустился с холма, и перед ним возник особняк, сначала трубы, потом серые каменные стены. Дорожка, усыпанная гравием, который хрустел под ногами, словно тонкий лед, привела его к парадному крыльцу. Он увидел перед собой рукоятку звонка — бронзовую руку со сведенными вместе кончиками всех пяти пальцев. Схватившись за нее, с гулко бьющимся сердцем потянул вниз. Уже хотел дернуть второй раз, когда услышал шаркающие шаги по другую сторону двери, запаниковал, не зная, как ее называть, потому что слово «мама» она ненавидела, а «мамик» терпеть не могла. Тут до него дошло, что он забыл ее имя. И свое тоже. Ему было семь лет, он сидел в полицейском участке в шести милях от дома и даже не мог вспомнить название поместья, из которого убежал. Дверь открылась, и на него надвинулась темнота. Он улыбался и бормотал что-то несвязное. Уши у него заложило. Он почувствовал, как мохеровый кардиган обнял его лицо, а ее руки — шею. Он прижал ее к себе, чтобы защитить. Закрыл глаза и попытался остаться ребенком, но не вышло. Она поцеловала Оливера в левую щеку, и ее дыхание донесло до его ноздрей запахи мяты и гнили. Она поцеловала его в другую щеку, и он вспомнил, какая она высокая, выше любой женщины, которую ему доводилось целовать. Он вспомнил, как ее била дрожь и как от нее пахло лавандовым мылом. Задался вопросом, всегда ли ее била дрожь или лишь в тот момент. Она отстранилась. Ее глаза, как и его, наполняли слезы.
— Олли, дорогой. — «На этот раз ты ничего не перепутала», — подумал он, потому что иногда она называла его Джерри. — Почему ты меня не предупредил? Мое бедное сердце. Что ты натворил теперь?
Надя, вспомнил он. «Не зови меня мама, Олли, дорогой. Зови меня Надя, а не то я чувствую себя такой старой».
Кухня просторная, с низким потолком. Медные сковороды, купленные на аукционе дизайнером по интерьерам, свисали с древних балок, появившихся во время одной из бесчисленных перестроек. За столом хватало места для двадцати слуг. У дальней стены — голландская печь, так и не подсоединенная к дымоходу.
— Ты, должно быть, ужасно голоден, — заметила она.
— Честно говоря, нет.
Они заглянули в холодильник, чтобы найти что-нибудь из съестного. Бутылку молока? Ржаной хлеб? Банку анчоусов? Ее трясущаяся рука лежала на его плече. «Через минуту я тоже начну трястись», — подумал он.
— О, дорогой, у миссис Хендерсон сегодня выходной, я пощусь по уик-эндам. Всегда постилась. Ты забыл. — Их взгляды встретились в полумраке кухни, и он понял, что она его боится. Задумался, пьяна ли она или только на подходе к этому состоянию. Иногда язык начинал у нее заплетаться чуть ли не после первого стакана. А бывало, она держалась уверенно и после двух бутылок. — Ты не очень хорошо выглядишь, Олли, дорогой. Перерабатываешь? Если ты что-то делаешь, то всегда с полной отдачей.
— У меня все нормально. И ты прекрасно выглядишь. Просто невероятно.
Конечно, невероятным тут и не пахло. Каждый год перед Рождеством она уезжала, по ее словам, в короткий отпуск и возвращалась без единой морщинки.
— Ты шел пешком от станции, дорогой? Я не слышала шума автомобиля, да и Джако тоже. — Так звали ее сиамского кота. — Если бы ты позвонил, я бы за тобой приехала.
«Ты ведь уже многие годы не садишься за руль, — подумал он. — С тех пор, как врезалась на „Лендровере“ в сарай и Тайгер сжег твое водительское удостоверение».
— Мне нравится ходить пешком, честное слово. Ты знаешь, что нравится. Даже под дождем.
«Через минуту нам обоим будет не о чем говорить».
— Поезда обычно по воскресеньям не ходят. Миссис Хендерсон вынуждена делать пересадку в Суиндоне, если она хочет повидаться с братом.
— Мой пришел вовремя.
Оливер сел за стол на свое привычное место. Она осталась на ногах, глядя на него, дрожа и волнуясь, шевеля губами, словно младенец перед кормлением.
— Есть кто-нибудь в доме?
— Только я и кошки. А кто должен быть?
— Спросил из любопытства.
— Собаку я больше не держу. После смерти Саманты.
— Я знаю.
— Перед смертью она просто лежала в холле, в ожидании «Роллса». Не шевелилась, не ела, не слышала меня.
— Ты мне рассказывала.
— Она решила, что у нее может быть только один хозяин. Тайгер велел похоронить ее рядом с вольером для фазанов, что мы и сделали. Я и миссис Хендерсон.
— И Гассон, — напомнил Оливер.
— Гассон вырыл могилу, миссис Хендерсон сказала, что положено. Грустная история.
— Где он, мама?
— Гассон, дорогой?
— Тайгер.
«Она забыла слова, — подумал он, глядя, как наполняются слезами ее глаза. — Она пытается вспомнить, что должна сказать».
— Олли, дорогой.
— Что, мама?
— Я думала, ты приехал, чтобы повидаться со мной.
— Так и есть. Просто мне интересно, где Тайгер. Он был здесь. Мне сказал Гупта.
«Это несправедливо. Ужасно несправедливо. Она поднимает волну жалости к себе, чтобы укрыться от вопросов».
— Все меня спрашивают, — заголосила она. — Массингхэм. Мирски. Гупта. Этот Хобэн из Вены, от которого мурашки бегут по коже. Теперь ты. Я говорю им всем:
— Кто такой Бернард?
— Бернард, дорогой. Ты знаешь Бернарда. Большой лысый полицейский из Ливерпуля, которому помогал Тайгер. Бернард Порлок. Ты однажды назвал его Кудрявым, так он едва не убил тебя.
— Я думаю, это был Джеффри, — поправил ее Оливер. — И Мирски, он адвокат?
— Разумеется, дорогой, — кивнула она. — Очень близкий друг Аликса, поляк из Стамбула. Тайгеру нужно совсем ничего: немножко побыть одному, — защищала она мужа. — Это логично для того, кто все время на виду. Иной раз возникает желание затеряться в толпе. Это свойственно нам всем. И тебе тоже. Ты вот ради этого даже поменял фамилию, дорогой, не так ли?
— И ты, я понимаю, слышала новости. Да, конечно же, слышала.
— Какие новости? — резко. — Я не говорила с газетчиками, Олли. И ты не говори. Если они звонят, я сразу бросаю трубку.
— Новости об Альфреде Уинзере. Нашем главном юристе.
— Этот ужасный маленький человечек? Что он сделал?
