— Боюсь, он умер, мама. Его застрелили. В Турции.
Один человек или несколько. Кто именно, неизвестно. Он поехал в Турцию по делам «Сингла», и его застрелили.
— Как это ужасно, дорогой. Как отвратительно. Мне очень, очень жаль. Эта бедная женщина. Ей придется искать работу. Это жестоко. О дорогой.
«Ты знала, — подумал Оливер. — Слова были у тебя наготове еще до того, как я закончил говорить». Они стояли бок о бок в центре ее, как говорила она обычно, утренней комнаты. Самой маленькой гостиной из тех, что занимали южную часть дома. Джако, сиамский кот, лежал в обшитой пледом корзине под телевизором.
— Скажи мне, дорогой, что изменилось с тех пор, как ты побывал здесь в последний раз? — спросила она его. — Давай сыграем в игру «Ким», давай!
Он сыграл, оглядываясь в поисках перемен. Хрустальный гравированный стакан для виски Тайгера, отпечаток его спины на любимом кресле, розовая газета, коробка сделанных вручную шоколадных конфет из магазина «Ришу» с Саут-Одли-стрит, без них он в «Соловьи» не приезжал.
— У тебя новая акварель.
— Оливер, дорогой, какой ты наблюдательный! — она беззвучно захлопала в ладоши. — Ей почти сто лет, но здесь она новая. Тетя Би оставила ее мне. Произведение дамы, которая рисовала птиц для королевы Виктории. Когда люди умирают, я от них ничего не жду.
— Когда ты видела его в последний раз, мама?
Вместо того чтобы ответить ему, она начала рассказывать об операции на бедре миссис Хендерсон, о том, какие хорошие врачи в местной больнице, которую вдруг решили закрыть, обычное дело для нашего государства.
— А наш дорогой доктор Билл, который лечил нас бог знает сколько лет, он… э… да… — она потеряла нить.
Они перешли в комнату для детских игр, посмотрели на деревянные игрушки, он не помнил, как играл с ними, на лошадку-качалку, он не помнил, как качался на ней, хотя она клялась, что он чуть с нее не упал, но, подумал Оливер, она могла спутать его с Джеффри.
— У вас все в порядке, не так ли, дорогой? У всех троих? Я знаю, мне не следует об этом спрашивать, но я все-таки мать, не камень какой-то. Вы здоровы, счастливы и свободны, как ты того и хотел, дорогой? Ничего плохого не случилось?
Она продолжала улыбаться ему, ее выщипанные брови изогнулись, когда он протянул ей фотографию Кармен и наблюдал, как мать всматривается в нее через очки, которые носила на цепочке на шее, держа фотографию на расстоянии вытянутой руки. Руку водило из стороны в сторону, голова смещалась следом.
— Она еще больше выросла, и мы ее подстригли, — пояснил Оливер. — Каждый день она говорит новые слова.
— Очаровательный ребенок, дорогой. Прелесть… — Она вернула фотографию. — Вы хорошо потрудились, вы оба. Такая счастливая маленькая девчушка. И Хэлен в порядке, не так ли? Счастлива и все такое? — У Хитер все хорошо.
— Я рада.
— Мне надо знать, мама. Мне надо знать, когда ты в последний раз видела Тайгера и что произошло потом. Все его ищут. Очень важно, чтобы я нашел его первым.
«Лучше нам не смотреть друг на друга», — вспомнил он, не отрывая взгляд от лошадки- качалки.
— Не дави на меня, Олли, дорогой. Ты же знаешь, что с датами у меня плохо. Я ненавижу часы, ненавижу ночь, ненавижу, когда на меня давят. Я люблю все мягкое, пушистое и солнечное, остальное — ненавижу.
— Но ты любишь Тайгера. Ты не желаешь ему зла. И ты любишь меня.
Она заговорила голосом маленькой девочки:
— Ты знаешь своего отца, дорогой. Он появляется, он исчезает, у тебя голова идет кругом, и после его ухода ты спрашиваешь себя, а приходил ли он? Если ты — бедная Надя, то спрашиваешь.
Она его утомляла, его от нее тошнило, поэтому в семь лет он и попытался убежать. Он хотел, чтобы она умерла, как Джеффри.
— Он приезжал сюда и сказал тебе, что Уинзера застрелили.
Ее рука прошлась по телу, схватилась за предплечье. Она была в блузе с длинными рукавами, манжеты с оборочками скрывали набухшие вены и морщинистую кожу.
— От твоего отца мы видели только добро, Оливер. Прекрати. Ты меня слышишь?
— Где он, мама?
— Ты должен его уважать. Уважением к родителям мы и отличаемся от животных. Он не сравнивал тебя с Джеффри. Он не поворачивался к тебе спиной, когда ты заваливал экзамены и тебе приходилось уходить из школ. Другие отцы поступили бы именно так. Он не возражал против того, что ты сочинял стихи, или чем ты там занимался, хотя это не приносило денег. Он нанимал тебе учителей и оставил за тобой место Джеффри в своем бизнесе. Это не так-то легко для человека, который считает, что каждый должен получать по заслугам, и сам буквально продрался на вершину. В отличие от меня ты Ливерпуля не видел. Если бы узнал, что такое Ливерпуль, у тебя бы была душа Джеффри. Нет двух похожих семейных пар, просто не может быть. Он всегда любил «Соловьи». Он всегда давал мне то, что я хотела иметь. Ты поступил нехорошо, Оливер. Не знаю, что ты ему сделал, но он этого не заслуживал. Теперь у тебя своя семья. Иди и заботься о ней. И перестань притворяться, что ты прибыл из Сингапура, если я точно знаю, что ты жил в Девоне!
Он похолодел, ее палач.
— Ты сказала ему, не так ли? — ровным голосом спросил он. — Тайгер из тебя все выудил. Он приехал, рассказал тебе об Уинзере, а ты ему — обо мне. Где я. Какая у меня фамилия. Как ты писала мне через Тугуда из банка. Должно быть, он долго тебя благодарил. — Ему приходилось держать ее, потому что у нее подгибались колени, она кусала указательный палец и жалобно стонала из-под стрижки а-ля принцесса Диана. — Мне очень нужно знать, пожалуйста, Надя, что тебе сказал Тайгер? — напористо продолжил он. — Потому что, если сейчас ты промолчишь, его скорее всего ждет такой же конец, как и Альфи Уинзера.
Ей требовалось сменить обстановку, и коридором он повел ее в столовую, с резным камином белого мрамора из Мале, по обе стороны которого в нишах с колоннами стояли скульптуры обнаженных женщин, возможно, работы Кановы. В период полового созревания именно они являлись любимыми сиренами его фантазий. Одного взгляда, брошенного через полуоткрытую дверь на их блаженные улыбки и безупречные бедра, хватало, чтобы возбудить его. Над камином висел семейный портрет кисти уже забытого художника с золотыми облаками, плывущими над поместьем, Тайгером, садящимся на пони, чтобы выехать на поле для поло, Оливером в итонском пиджаке, тянущимся к уздечке, прекрасной молодой женой Надей, с осиной талией, в изящном платье, останавливающей руку мальчика. А за Тайгером, напоминая белокурого итальянского принца, витал дух Джеффри, нарисованный с фотографии, с развевающимися золотыми волосами, ослепительной улыбкой, берущий препятствие на Кардинале, его сером пони, под аплодисменты и радостные крики слуг.
— Я такая плохая, — жаловалась Надя, словно воспринимала картину, как немой укор. — Не следовало Тайгеру жениться на мне. Я вас не заслужила.
— Не волнуйся, мама! — с напускной веселостью воскликнул Оливер. — Мы бы все равно кому- нибудь достались.
Он не раз задавался вопросом, родила ли она Джеффри от Тайгера. Как-то раз, в сильном подпитии, она упомянула о ливерпульском барристере, коллеге Тайгера, красавце с пшеничными волосами. Даты совпадали.
Они находились в бильярдной. Он все нажимал на нее: «Я должен знать, мама. Я должен услышать о том, что произошло между вами». Он икала и трясла головой, отрицала все, одновременно признаваясь, но слезы прекратились.
— Я слишком молода, слишком слаба, слишком чувствительна, дорогой. Тайгер вытаскивал из меня
