владельцев рыбацкий поселок со всеми, как он выразился, потрохами, то есть с финскими домиками на берегу, с лодками, снастями и лицензией на вылов семги в Варзуге.
– Душевные здесь места, – объяснил свое предложение Воронежцев. – Ты посмотри, красота какая! Сам бы взял, да времени нету. Так что берись уж ты, Ломоносов молодой. Тебе такое дело в самый раз будет. Силу почувствуешь, границы свои поймешь, а ума хватит, и расширишь их со временем. Ну а я к тебе на рыбалку буду ездить. И людей не последних привезу. А нужные связи – это, знаешь ли, в бизнесе главное дело.
Тогда Александр и почувствовал впервые, что этот лес, и эта река, и весь этот берег, который он полюбил с той самой минуты, когда увидел, – что все это перестало быть отдельным от него, все словно бы легло в его ладонь, и легло прочно, надежно. И ощущение живой тяжести этого принадлежащего ему мира, то ощущение, которое глубоко поселилось в нем, наполнило его сердце восторгом.
То, чем он стал заниматься, сразу сделалось для него не просто бизнесом – налаживанием рыбацкого хозяйства, ремонтом лодок и домов, разносторонним маркетингом, основы которого он сначала узнавал на ходу, а потом уж дополнял практические знания книжными, – все это давало возможность дергать жизнь за усы, как Маугли дергал за усы тигра Шерхана в детском мультфильме.
Александр в равной мере любил непредсказуемость риска и прямое усилие труда, он обладал упорством, свободным умом и постоянством воли – не просто волей, а вот именно ее постоянством; эти слова поразили его во впервые прочитанном «Герое нашего времени», хотя он не очень понял тогда, что они означают. И соединение всех этих качеств, которое сразу разглядел в нем Воронежцев, оказалось тем самым, которое необходимо было для успеха.
Но теперь эта часть его жизни должна была закончиться, потому что он прошел ее насквозь, от начала до конца, и не видел смысла повторять пройденное.
Пашка говорил, чтобы в Мурманске Александр ехал в больницу, но он решил, что хватит и травмпункта. Пришлось, правда, отсидеть длинную очередь в компании бомжей, избитых в кровь пьянчуг, охающих старушек, которые поскользнулись на осенних листьях, чтоб их черт побрал, эти нынешние власти, улиц вовсе не убирают, вот то ли дело при Брежневе, ведь жили как у Христа за пазухой, и надо ж им было… пусть бы этому Горбачеву…
Когда Александр вошел наконец в кабинет, голова у него гудела от глупых разговоров, которые поневоле пришлось выслушать.
– Вывих у вас, молодой человек, – быстро и равнодушно ощупав его запястье, сказала пожилая врачиха. – Сходите, конечно, на рентген, но я и так вижу: вывих. Могу вправить.
– Вправляйте, – морщась от боли, кивнул Александр. – Прямо сейчас. Потом на рентген схожу.
Он давно уже научился распознавать разнообразные человеческие качества даже в самых сложных проявлениях, поэтому сразу понял, что врачихино равнодушие – это, собственно, и не равнодушие, а опыт, не позволяющий ей выказывать волнение там, где оно не требуется.
Вывих она вправила мгновенно – Александр успел лишь коротко охнуть; слезы брызнули у него из глаз непроизвольно.
– Вот и все, – уже не с равнодушием, а с удовлетворением от толково сделанной работы сказала врачиха. – Юля, наложи молодому человеку лангетку. Рука должна побыть в неподвижности, – объяснила она Александру. – Дрова рубить вам пока нельзя.
– Почему вы решили, что я дрова рублю? – удивился он.
– Ну, или не дрова, но что-нибудь в этом духе. Мозоли на руках.
Вообще-то ему приходилось делать в поселке всякое, несмотря на свое начальственное положение. И мозоли в самом деле как вросли в его ладони с самых первых дней работы на Варзуге, так и не сходили все восемь лет.
– Лангетки кончились, Анна Леопольдовна. Вчера еще.
Александр обернулся. В дверях кабинета стояла, что-то дожевывая, молодая темноглазая женщина в белом халате. Она смотрела на врачиху прямым тяжеловатым взглядом, а пациента вовсе никаким взглядом не удостаивала.
– Ну, придумай что-нибудь, – вздохнула врачиха. – Дощечки возьми, Родион специально принес. Безобразие! Скоро одной зеленкой лечить будем.
– Пойдем, – по-прежнему не глядя на Александра, позвала медсестра. – В процедурную.
Он прошел за ней в соседний кабинет, сел на клеенчатую кушетку. Медсестра взяла со стола и недоуменно повертела в руках обрезки вагонки.
– И что прикажешь с этим делать? – хмыкнула она. – Я им что, столяр?
– Дай сюда. – Здоровой рукой Александр забрал у нее дощечки. – Вот так держи. И вот так. – Он приложил их к больной руке и скомандовал: – Теперь завязывай покрепче.
Медсестра впервые взглянула ему в глаза. В ее глазах, блестящих, как переспелые вишни, мелькнуло подобие интереса.
– Сообразительный, – заметила она. – Где руку свихнул? Сам-то кто?
– Рыбу из реки тянул, – ответил Александр.
– Здоровая, что ли, рыба попалась?
– Здоровая. Семга. Так дернула – на ногах не устоял. На руку и приземлился. Странно даже, – пожал он плечами.
– Чего ж странного?
– Везло мне всегда. Друг говорит, Бог меня бережет.
– Бог дураков только бережет, – усмехнулась медсестра. – А тебя чего ему беречь? Ты и сам выкрутишься. Тебя как зовут? – Одновременно с этим вопросом она заглянула в заведенную на пациента карточку и прочитала: – Ломоносов Александр Игнатьевич. Знакомая фамилия, не вспомню только, где могла слышать. У тебя родни в горздраве нету?
– В горздраве нету.
Александру стало смешно. Эта женщина с чересчур широкими плечами и вишенными глазами была первым человеком, который не вспомнил, где мог слышать фамилию Ломоносов. Но то, что она сказала про дураков и Бога, ему понравилось. В этих ее словах, а значит, в ее отношении к действительности было то же, что сразу чувствовалось и во взгляде ее, и во всем облике: точность – грубоватая, но соразмерная жизни.
– Иди обратно в кабинет, – скомандовала Юля. – Леопольдовна тебе больничный для начальства выпишет.
– Да мне вообще-то больничный не нужен, – пожал плечами Александр.
– Большая шишка? – усмехнулась она.
– Сам себе начальство.
Кажется, он произнес это с едва уловимым хвастовством. Не то чтобы ему хотелось произвести впечатление на эту Юлю – в ней не было ничего такого, что заставляло бы по-павлиньи распускать перед нею хвост, – просто самому было приятно вспомнить, что за восемь лет он добился такой независимости, которой многие не умеют добиться за всю жизнь. А заодно вспомнилось, что если к предстоящему ему труду приложится удача, то скоро границы его независимости существенно расширятся.
– Ну, раз больничный не надо, – пожала плечами Юля, – тогда я тебя не задерживаю.
В ее речи, простой, даже простонародной, звучал едва уловимый акцент, украинский или южнорусский. Удивляться этому не приходилось: на северные заработки приезжали люди со всех концов страны, да и воинских частей много было на Кольском полуострове. Может, у нее муж военный.
– Сама-то откуда? – поинтересовался Александр.
Он спросил об этом не столько из вежливости, сколько потому, что с ней было легко. Ее присутствие как-то не ощущалось, и ему хотелось продлить свое приятное состояние: неодиночества, но и необремененности посторонним присутствием.
– С Украины. Город Нежин, знаешь такой?
– Я на Украине и не был никогда. Или нет, в Одессе был. В детстве родители возили.
– Нежин хороший город, – мечтательно вздохнула Юля. – Про нежинские огурчики ты уж точно слышал. Маленькие, хрусткие. Закуска первый сорт!
– Что ж ты уехала из такого прекрасного места? – усмехнулся Александр.
– А за длинным рублем, – объяснила она. – Денег много платили на ваших Северах, вот и позарилась. А теперь хоть тут и бардак, так ведь и всюду то же самое. Замуж я не вышла, на квартиру не успела заработать, и возвращаться уже вроде некуда. У родителей в Нежине двушка, комнаты смежные, да сестра погодков родила. В общем, не до меня.
Она сообщила об этом спокойно, без желания вызвать сочувствие или достичь еще какой-нибудь скрытой цели. В ее словах была лишь основательность, такая же, как и в ее тяжелой походке. Он спросил – она ответила, ничего больше.
– Ну, я пойду, – сказал Александр.
Юля уже не обращала на него внимания – раскладывала на стеклянном столике какие-то устрашающего вида инструменты. Стоя в дверях процедурной, Александр спросил:
– А живешь ты где?
– В общежитии, – ответила Юля. – Горздравовском. – И вдруг она улыбнулась. Улыбка у нее была простая и простотой своей даже обаятельная. – А что, в гости придешь?
– Почему же нет? – Александр тоже не стал сдерживать улыбку. – Я теперь в Мурманске часто бывать буду.
– А ты разве не мурманский? – удивилась она.
– Я в Варзуге живу. Знаешь, село такое на одноименной реке?
– Нет, – покачала головой Юля. – Откуда мне знать?
Что, живя на Кольском, она не знает о существовании одного из красивейших сел на одной из красивейших рек полуострова, было странно. Хотя, может, и не странно это было. Во всем Юлином облике было нечто, не требующее никаких лишних знаний, вообще ничего такого, в чем нет насущной необходимости.
– В общем, загляну к тебе как-нибудь, – сказал Александр. – Если ты не против.
– Почему ж мне против быть? – пожала плечами Юля. – Парень ты видный, перед девчатами не стыдно. Заходи. Предупредишь – пирогов напеку. Не предупредишь – тоже ничего, в кафе меня сводишь.
Едва сдержав смех, Александр вышел из кабинета.
Заглянуть к Юле ему удалось только через месяц. До этого было слишком много дел на Варзуге: рыбацкий поселок – не киоск привокзальный, его в два дня не продашь. Пока оформляли договор с покупателем, приехавшим из Питера, пока тот переводил деньги, пока новый управляющий входил в курс дела… Конечно, Александр торопился, потому что ведь и рыболовецкие корабли покупать – тоже дело не из простых и требует скорейшего переезда в Мурманск. И кредит надо было оформлять, потому что денег на бизнес большого масштаба у него все-таки не хватало даже после продажи поселка на Варзуге. Да и азарт разбирал: скорее бы, скорее бы начать новое! Но азарт азартом, а пустой спешки Александр не любил.
