император? Отец родной? Совсем недавно вы хладнокровнейшим образом участвовали в заговоре, имевшем целью штыками свергнуть его с престола, а потом вдруг стали добропорядочным, словно немецкая булочница… Не будем толочь воду в ступе. Назовем вещи своими именами. Вы человек умный и прекрасно уже понимаете, с кем столкнулись. Против обычных заговорщиков у вас, согласен, были бы все шансы… но не против нас. – И помолчав, он продолжал деловито, сухо: – Давайте расставим все точки. Если вы еще хоть единым словечком попробуете кому-то хотя бы намекнуть о том, что вам известно, против вас будут играть всерьез. Понимаете? Всерьез. И дело кончится вовсе уж печально, добро бы для вас одного, но ведь и для всего вашего семейства… Разумно ли ради каких-то притянутых за уши принципов рисковать родными и близкими? Ни один император не в состоянии вам их вернуть, не забывайте… Я не собираюсь уговаривать вас, словно красну девицу, я просто-напросто рисую вам безрадостные перспективы, способные воспоследовать в том случае, если вы проявите упрямство. Или вы полагаете нас людьми, способными пугать напрасно?
Воцарилось молчание. Генерал наклонился вперед, ссутулившись, уронив голову, в его руке дымилась забытая сигара.
– Будьте вы прокляты, – сказал он глухо. – Вы мне не оставляет выбора…
– Напротив! – воскликнул Биллевич, потрепав его по плечу. – Мы вам предоставляем прекрасный выбор: наслаждаться жизнью, делать карьеру, пребывать в лоне семейства… Все зависит от вас самого.
– И, в конце концов, ваши терзания будут недолгими, – поддержал камергер. – Скоро это решится…
– Значит, все-таки маневры? – спросил генерал, не поднимая головы.
– Да какая вам разница? – пожал плечами Биллевич, похлопывая генерала ободряющим жестом. – Все идет помимо вас, вдали от вас, от вас же самого требуется одно: успокоиться и перестать заниматься тем… чем вы пытались было заняться. И все будет прекрасно. Никто не пострадает, ни вы, ни ваши близкие… – он усмехнулся. – Я не буду брать с вас никаких клятв – это совершенно ненужные пошлости… Вы уже имеете представление о наших возможностях. Поэтому буду краток: если ты, сукин сын, и дальше станешь болтать о чем не следует, то проживешь еще достаточно долго, чтобы увидеть, какие интересные вещи будут происходить с твоим семейством… Уяснил?
Генерал кивнул, не поднимая головы, с видом сломленным и безучастным. Конец, подумала Ольга, покидая курительную. На Друбецкого – никакой надежды, отныне действовать придется исключительно самой…
Выходя из-под дерева, она краем глаза уловила слева какое-то неправильное шевеление и резко отпрянула.
Змеиная голова, зеленая и плоская, с буграми над крохотными глазками, проворно втянулась назад в переплетение корявых ветвей и длинных вислых листьев. И тут же справа выметнулась вторая, на длинном извивавшемся теле, покрытом буро-зеленой чешуей, сплетавшейся в причудливые узоры.
Ольга отбила ее точным ударом, нанесенным, конечно, не рукой. И, приподняв обеими руками подол бального платья, кинулась бежать к выходу – похоже было на то, что ее наконец-то обнаружили и остались этим крайне недовольны…
С противным шипением змеи выбрасывали головы то справа, то слева, разевая пасти до невероятных пределов, целя белоснежными, изогнутыми ядовитыми клыками, грозя порхающими раздвоенными языками. Ольга отшвыривала их меткими ударами, и они отлетали прямо в чащу…
Наконец она оказалась на широкой беломраморной лестнице, где степенно прохаживали самые разные люди, ведать не ведавшие о тех потаенных страстях, что разыгрывались по углам гостеприимного и хлебосольного особняка. Настроение, в общем, было не столь уж мрачным: Ольга вновь убедилась, что эти типы не способны пока причинить ей ощутимого вреда, даже обнаружить ее присутствие не в состоянии, а значит, есть надежда выиграть: при всех оговорках и строгих правилах, которыми, как оказалось, связано колдовство, шансы все же имеются…
К ее радости, ротмистр Топорков пребывал на прежнем месте, все так же стоял у колонны со скрещенными на груди руками, словно аллегорическая фигура Уныния, а также Безответной Любви. Ольга не испытывала к нему особенного сострадания, поскольку прекрасно знала уже от лиц осведомленных, что подобные влюбленности случаются с ротмистром не менее дюжины раз в год, если не более, и являются скорее атрибутом гусарской жизни, нежели натуральными терзаньями…
– Василий Денисович, – сказала она, подойдя поближе. – Могу я вас попросить о небольшой услуге?
Бравый ротмистр охотно очнулся от любовной меланхолии, прищелкнул каблуками.
– О любой, Ольга Ивановна!
– Видите ли… – сказала она, глядя открыто и смущенно. – Завтра в Петербург прибывает мой кузен, Олег Петрович Ярчевский. Юноша молодой, застенчивый, в столице прежде никогда не бывал, и я за него чуточку опасаюсь: вы же понимаете, и соблазны большого города, и робость провинциала… Не были бы вы так любезны за ним присмотреть на первых порах? Пока он не освоится настолько, что я перестану за него беспокоиться?
– Я, конечно… – видно было, впрочем, что Топорков не в особенном восторге от просьбы, чего, как офицер и дворянин, старался не показать. – Он остановится у Вязинского?
– Не совсем… Пожалуй, нет, – сказала Ольга. – Юноша гордый и самолюбивый, не желает поселяться у богатого дальнего родственника… Он будет снимать домик на Васильевском.
– А можно ли узнать, он в статской службе? В военной? Или вообще не служит пока?
– Он – корнет Белавинского гусарского полка, – сказала Ольга торопливо.
Топорков моментально переменился, теперь на лице у него были искреннее любопытство и радость:
– Гусар? Ну, конечно, Белавинский гусарский – армейская кавалерия, да и расквартирован в жуткой дыре, где-то под Одессой, кажется… Но все равно, гусар есть гусар, это совершенно меняет дело! Каюсь, Ольга Ивановна, я поначалу испугался, что родственничек ваш из статских, а то и, не приведи господь, из студентов… Студентов я, признаться, опасаюсь, очень уж они своеобразны, нашему брату с ними тягостно – как пойдут рассуждать о высоких материях, в которых приличный гусар ничего не смыслит… Корнет, говорите? Белавинец? Ну, это совсем другое дело! Честью клянусь, что незамедлительно возьму юношу под пристальную опеку и не хуже отца родного помогу освоиться в Петербурге! За мной он будет, как за каменной стеной, не сомневайтесь!
– Милый Василий Денисович, я в вас и не сомневалась нисколечко… – сказала Ольга, а затем с искусством, присущим исключительно прекрасному полу, в несколько секунд сменила на лице полдюжины разнообразнейших выражений, от робости и смущения до умоляющей просьбы. – И еще одно… Мне бы очень хотелось, чтобы существование моего кузена и само его пребывание в Петербурге остались тайной для всех, в первую очередь для князя Вязинского. Иными словами, никто не должен связывать его со мной…
Внимательно посмотрев на нее, Топорков воскликнул с большим воодушевлением:
– Ах, вот как! Будьте покойны, Ольга Ивановна, гусары – народ сообразительный, и растолковывать дважды им не нужно… – он состроил ухарскую физиономию и подмигнул с глубокомысленным видом. – Совершеннейшая тайна! Ни одна живая душа… Можете на меня положиться!
Ольга обворожительно ему улыбнулась и отошла в глубь зала – увидела, что Бригадирша делает ей недвусмысленные знаки, прося подойти.
– Душа моя, – сказала старуха, кивая на свою соседку. – Вот тут Пелагея Саввишна хотела у тебя спросить…
Помянутая Пелагея Саввишна была особой крайне властного облика, с заметными черными усиками под носом и пронзительным взглядом, под которым всякий заранее чувствовал себя неловко, начиная за собой подозревать разнообразнейшие забытые прегрешения.
– Понимаете ли, милочка… – сказала старуха густым, почти мужским басом. – Я вот к вам приглядываюсь-приглядываюсь и все более убеждаюсь, что ошибки быть не может… Не удовлетворите ли любопытство?
– Извольте, – сказала Ольга выжидательно.
– Не расскажете ли, как к вам попали эти серьги и браслеты? Чем больше смотрю, тем яснее, что они – те самые…
Ольга нашлась моментально:
– Я их вчера приобрела в ювелирной лавке на Моховой. Знаете, одна из тех лавчонок, что служат еще и ломбардами… Хозяин, по-моему, совершеннейший прохвост, но камни, сдается мне, настоящие…
– Еще бы, – сказала Пелагея Саввишна. – Доподлинные персидские рубины. Второго такого гарнитура, пожалуй что, и нет, потому что француз Жакоб, который его мастерил, уже через полгода совершенно по-русски помер от водки, а прежде он таких вещей тоже не делал…
– Значит, вы их знаете?
– Ну еще бы, – пробасила старуха. – Мне ли их не знать, если батюшка мне их отдал в приданое за первым мужем, не к ночи будь помянут… Вы, милая, не огорчайтесь, вы, понятное дело, тут совершенно ни при чем, и я на драгоценности, не подумайте, не претендую. Зачем, коли вы их честно купили у мошенника- ювелира, а может, и не мошенника вовсе. Он-то тоже наверняка ни при чем. Слишком много лет прошло… Это, изволишь ли знать, мой первый муженек, когда окончательно запутался в картах да в векселях, прихватил все золотые безделушки, что в доме нашлись, а заодно и все мои драгоценности, да исчез так надежно, что последние сорок лет о нем не было ни слуху, ни духу. А теперь, вишь ты, всплыло кой-что… Интересно только, где все это время пролежало. Единственное, во что я не верю – что муженек, чтоб ему на том свете на мосту провалиться, жив-здоров и сам все это ростовщику продал. Во-первых, при его замашках и образе жизни ни за что бы не прожил сорок лет, а во-вторых, не стал бы драгоценности сии сорок лет беречь. За первым углом, наверное, и спустил, прощелыга…
Где пролежали все это время драгоценности, Ольга, конечно же, не собиралась рассказывать – ни к чему. Не колеблясь, вынула из ушей серьги, сняла браслеты и протянула суровой старухе.
– Возьмите, Пелагея Саввишна, и не спорьте. Мне они обошлись в сущий пустяк, а для вас это как-никак фамильное…
– Ох, да что ж ты, право, я ведь и не требую ничего такого… – отнекивалась старуха.
Правда, исключительно для виду: Ольга прекрасно рассмотрела, как загорелись у нее глаза, едва драгоценности оказались на ее сухой, сморщенной ладони, как глаза уставились в невозвратное прошлое, а лицо словно бы помолодело чуточку. И она вдруг поняла, что эта костлявая мужеподобная старуха, никаких сомнений, в молодости была очень красива…
– Ну, спасибо, душа моя, коли так, – сказала старуха, любуясь рубинами с отрешенной улыбкой. – Уважила великодушно… Считай, что я теперь твоя должница на всю оставшуюся жизнь… Хотя сколько мне осталось этой жизни, если подумать… Так что, если будут какие нужды, просьбы и неотложные дела, поторопись. Где найти графиню Закремскую, тебе всякий покажет…
Ольга посмотрела на нее с неподдельным интересом: оказывается, это и была легендарная графиня Закремская, звезда екатерининского царствования, причина несказанного множества дуэлей и сумасбродств…
И еще подумала, что впредь с драгоценностями из клада нужно обращаться осторожнее: поскольку все они, наперечет, достались закопавшему клад неправедным путем, могут случиться и более досадные неожиданности. Судя по всем приметам, клад был закопан давно, очень давно, но тем не менее…
…Когда они все уже сидели в карете, Бригадирша что-то принялась рассказывать про свою давнюю подругу, графиню Закремскую, уважаемую всеми императорами, вплоть до нынешнего. Ольга слушала плохо, она смотрела в другую сторону, на отъезжавшую карету камергера Вязинского.
