Стояла петербургская белая ночь, и она прекрасно рассмотрела то, что, кроме нее, вряд ли кто-то другой мог сейчас увидеть, – иначе окружающие не вели бы себя так равнодушно…
Кучер на козлах камергерской кареты был самый обыкновенный, осанистый и пузатый, высоко, чуть ли не под мышками, подпоясанный согласно щегольству представителей этого ремесла, в высокой шляпе с неизбежными павлиньими перьями. А вот на запятках вместо двух ливрейных лакеев помещались два неприятных и странных создания: сгорбленные, какие-то корявые, с лицами, напоминавшими в профиль крючконосые птичьи головы. То ли они с ног до головы заросли клочковатой неопрятной шерстью, то ли были укутаны в какие-то неописуемые лохмотья, изрезанные тонкими полосками. Одним словом, существа, заведомо не принадлежавшие этому миру.
Так они и укатили на запятках камергерской кареты в белую ночь, нелепые и корявые. А поскольку никто, кроме Ольги, не обратил внимания на этакое зрелище, то либо они были невидимы для окружающих, либо обычному глазу представали вполне благообразными лакеями-людьми, с которыми все в полном порядке, ничем не выделяются…
Под журчащий говорок Бригадирши Ольга погрузилась в раздумья. Здесь, в Петербурге, она уже не раз ощущала близость некоей другой жизни – и речь шла вовсе не о камергере, графе Биллевиче и их компании. Просто-напросто, как почувствовалось с первых дней, в Петербурге были и другие жители, не имевшие отношения к человеческому роду. Ольга ни разу их не видела, но много раз чувствовала. Человеческим языком этого не объяснить – то средь бела дня на одной из главных улиц столицы натыкаешься на медленно тающий в воздухе клок алого, причудливого, неправильного тумана, неопровержимо свидетельствующего, что кто-то совсем недавно тут магичествовал; то прямо в богатой гостиной обнаружишь на паркете свежий след, которого никто кроме тебя не замечает; то ночью над спящим городом режущей нотой пронесется никем из обычных людей не услышанный вой, символизирующий что угодно, только не доброе, безмятежное, веселое; то боковым зрением отметишь прошмыгнувшее нечто, умчавшееся прежде, чем удастся его опознать. То… Да мало ли! Главное, здесь, как она знала совершенно точно, помимо людей, обитало еще и другое племя, до поры до времени их пути-дорожки пока не пересекались, но к возможной встрече следует приготовиться заранее, потому что неизвестно, чего от нее ждать…
Оказавшись наконец в своей спальне – время близилось к рассвету, – Ольга устало присела в кресло, в том самом бальном платье, обшитом бархатными дубовыми листьями, с букетиком окончательно увядших живых цветов на груди.
Для беспокойства не было причин. До больших маневров, во время которых, несомненно, и планируется покушение на императора, чуть менее двух недель – бездна времени в запасе. Из беседы Друбецкого с заговорщиками она узнала имя, которому следовало уделить внимание и попытаться кое-что разузнать. Ее новый знакомый Алексей Сергеевич был не только поэтом и объектом нескромных мечтаний, но и служащим Тайной канцелярии – а это сулило интересные варианты развития событий. Как и знакомство с графиней Закремской, вхожей во дворец, где она бывала совершенно запросто. Оставалось предпринять некие чисто рутинные шаги…
Особой усталости не было – и Ольга принялась за дело. Позвала сначала тех, кто попроще – поскольку и они подходили для выполнения несложной работы.
Одинаковые с лица исправно перед ней предстали – но в совершенно непривычном виде. Прежде такого с ними не случалось: оба были совершенно прозрачны, так что сквозь них виднелись обои и мебель, и едва угадывались глазом – два смутных, призрачных силуэта. Как Ольга ни старалась, вновь и вновь произнося нужные слова, ничто не менялось: оба урода так и остались туманными контурами. Судя по их жестикуляции, они ее, несомненно, видели, махали ручищами и строили гримасы, определенно пытаясь что-то объяснить, шевелили губами, прямо-таки глотку надрывали – но ни звука не доносилось, как они ни надсаживались. В конце концов Ольга, раздосадованная и недоумевающая, отослала их назад. Ей пришло в голову, что оба они, вполне вероятно, были наподобие крепостных крестьян привязаны к определенному месту проживания, которое ни за что не могли покинуть – к усадьбе Вязино и прилегающим лесам. Ну, предположим, дело обстояло даже хуже, чем с мужиками, – крестьянин, в конце концов, может злонамеренно удариться в бега, а ее незадачливые слуги, по всему видно, и на это не способны… Печально. Но не смертельно.
Она вызвала Джафара. И здесь ее ожидал неприятный сюрприз: джинн явился, как всегда, в ту же минуту, но был он совершенно не такой, как обычно. Сейчас он впервые предстал не фигурой из плоти и крови, вполне осязаемой и материальной, а полупрозрачным призраком, разве что различимым чуточку получше, чем те двое. Ольгу он видел, что есть мочи рвался к ней, словно пытаясь проломить некую преграду вроде толстой стеклянной стены, делал движения руками, будто хотел разгрести что-то вязкое, однако никаких результатов это не давало, и Джафар с горестно исказившимся лицом что-то кричал, выкатив глаза, в надежде, что она поймет по движению губ, – но подобными талантами Ольга не обладала, и до нее так и не донеслось ни звука. Меж нею и Джафаром постоянно мельтешила некая редкая, но явственно угадывавшаяся завеса из шевелящихся мохнатых точек, и девушка никак не могла понять, что же это такое.
Ну, по крайней мере итог был понятен: она осталась одна-одинешенька. Какие-никакие, но эти трое были все же помощниками, а теперь приходилось рассчитывать только на себя. Странно все-таки: если двое одинаковых с лица, существовали сами по себе, без всяких приспособлений, то старинный сосуд, в котором Джафар, если можно так выразиться, временами обитал и с которым был определенным образом связан, преспокойно покоился в ее малом дорожном сундучке, совсем неподалеку от спальни…
Осененная внезапной мыслью – весьма неприятной, – Ольга вышла из спальни, на цыпочках прокралась мимо Дуняшки, которая спала, уронив голову на столик в углу, миновала еще две отведенных ей комнаты и распахнула дверку чуланчика. Свеча не понадобилась – она и в полумраке видела прекрасно.
Ольга подняла мелодично звякнувшую крышку малого дорожного сундучка и принялась перебирать свертки, футляры, узелки и прочие укладки.
Старинного сосуда, «штаб-квартиры» Джафара, нигде не было. И не было старой охотничьей баклажки, в которую она совсем недавно загнала жутковатое существо, обосновавшееся под мельничным колесом…
Спокойно, приказала она себе. Может, ты просто запамятовала, куда их положила…
Стала перебирать свертки, методично и неторопливо, как настоящий немец, стараясь не поддаваться суете. Аккуратно выкладывала рядом с сундучком все просмотренное – и вскоре сундучок стал совершенно пуст. Сосуд и баклажка так и не отыскались – хотя она прекрасно помнила, что укладывала их собственными руками.
Ольга сидела прямо на паркете, обхватив руками колени, и пыталась привести в порядок мысли. Сначала был соблазн свалить пропажу на вороватых петербургских слуг и предпринимать поиски в этом направлении – но эту мысль сразу же пришлось отбросить: в сундучок, уезжая из Вязино, она старательно уложила еще и увязанный в несколько узелков клад, состоявший из золотых и серебряных монет, а также драгоценностей. Так вот, узелки оказались в полнейшей неприкосновенности, а это осложняло дело и направляло мысли в ту сторону, о которой, право же, и думать не хотелось…
Какой вороватый лакей, дорвавшись до барского сундука, унесет лишь старый непонятный сосудик, который в глазах постороннего человека не стоит и пятака? И прихватит вдобавок ничем не примечательную старую фляжку, цена которой – грош в базарный день? Настоящий вор непременно взял бы несколько монеток из множества, да в придачу обязательно бы покусился на драгоценности, выбрав из пары пригоршней что-нибудь мелкое, чего могут скоро и не хватиться…
Странные, однако, здесь побывали воры… Значит, им была превосходно известна настоящая ценность этих на первый взгляд никчемных вещей… Камергер со своей шайкой? Не в силах серьезно ей повредить, пустились на мелкие пакости? Или здесь что-то другое? Но что именно? И можно ли попытаться похищенное отыскать теми методами, что там, в глуши, исправно сработали бы?
Ольга незамедлительно приступила к делу. Встала, выпрямилась, сцепила пальцы особенным образом, вывернула ладони и, нацелив их на сундучок, сделала кругообразное движение руками, произнося про себя надлежащие слова.
Горькое разочарование. Если бы все удалось, на полу в виде затейливой полоски цветного тумана, напоминающей причудливую кружевную ленту, высветился бы след, позволяющий понять, в каком направлении исчезло похищенное, а также сделать кое-какие выводы о сущности и личности похитителя.
Но – не удалось. След предстал в виде узенькой полосочки, протянувшейся на пару вершков, а далее исчезал. То ли здесь побывал кто-то гораздо сильнее ее, то ли он умел то, чего она не умела…
Нельзя сказать, что все пропало, но и ничего веселого, конечно…
Глава четырнадцатая
Похождения юного гусара
Юный корнет Белавинского гусарского полка, неторопливо шагавший по Невскому, особенного внимания не привлекал – строго говоря, вообще не привлекал внимания, поскольку офицеров по Петербургу разгуливало несказанное количество, причем гораздо более блестящих полков, нежели армейская кавалерия. Ольга давно подметила, что взгляды встречных гвардейских офицеров соскальзывали с нее, словно капелька воды с бильярдного шара. Ну разумеется, господа гвардейцы моментально отмечали привычным взглядом светло-серый с синими выпушками мундир провинциального гусарского полка, расквартированного где-то у черта на куличках, да вдобавок видели, что на эполетах у «корнета» непрезентабельно сияют одинокие звездочки – стало быть, невелика птица, не заслуживает внимания столичных обитателей…
Ее это нисколечко не обижало, напротив, только радовало, потому что позволяло оставаться как можно более незаметной. Птичка-невеличка – корнет из далекой провинции, кому он может быть интересен…
К мужскому костюму она привыкла в Вязино, а потому и гусарский мундир (сшитый якобы к святочным маскарадным гуляньям) никаких неудобств не причинял. Серьезные неудобства доставляла только тяжелая сабля, без которой офицер, согласно строгим уставам, не мог появляться на публике – она оттягивала пояс, временами чувствительно била по ногам, а то и норовила меж них запутаться. Кое-как Ольга приспособилась с ней управляться, но до того успела перехватить пару-тройку откровенно насмешливых взглядов – когда едва не растянулась, споткнувшись о тяжеленные начищенные ножны. Хорошо еще, что для молоденького корнета, явно только что надевшего военный мундир, такое поведение и такие казусы были чем-то, надо полагать, обычным – гораздо больше подозрений вызвал бы офицер в годах, путающийся в сабле… И все равно пришлось пережить немало неприятных минут.
Но, главное, удалась основная задумка. Все окружающие, голову в заклад ставить можно, видели в ней исключительно юного офицерика самого что ни на есть мужского пола. Это и была та великолепная идея, что пришла ей в голову еще в Вязино. Девушка из благородного дома крайне стеснена в свободе действий? Прекрасно. Но мужчина-то ничуть не стеснен! Так и родился на свет «корнет Ярчевский».
А потому в ее распоряжении оказалось практически все светлое время суток. Главное было – вернуться в особняк князя Вязинского в женском обличье, не особенно припозднившись. Здесь в ее пользу служили некоторые нюансы столичной светской жизни. Благородная девица не может вести себя подобно мужчине – гулять по городу в одиночестве, посещать трактиры и кухмистерские, совершать торговые сделки, выходящие за пределы покупки кружев и лент,
