Выхватив у нее конверт, Алексей Сергеевич с треском его распечатал, так что крошки сургуча разлетелись во все стороны, потом, не обращая уже внимания на корнета, отвернулся к окну и стал читать. Ольга деликатности ради отвела глаза, что было, конечно же, смешно, поскольку кто-кто, а уж она прекрасно знала, что недавно написала…
В приоткрывшуюся дверь осторожно просунулся Семен и унылым шепотом сообщил:
– Господин ротмистр Топорков изволят ломиться…
– Пусть подождет немного! – распорядился хозяин, не отрываясь от письма. – На пороге лежи, только задержи на пару минут!
Ольга не сомневалась, что письмо он перечитывает раз в третий – как-никак там было всего семь строчек, не более того. Выждав удобный момент, поинтересовалась:
– Ну как, прав я был насчет хороших новостей? У вас, друг мой, лицо стало совершенно дурацкое, а это неспроста, по своему опыту знаю…
Вместо ответа Алексей Сергеевич, оглушительно топоча домашними туфлями, исполнил вокруг стола несколько антраша мазурки, потом рухнул в кресло со столь блаженно-идиотским лицом, что Ольга фыркнула в кулак.
И спросила громко:
– Неужели – свидание?
– Именно, – ответил поэт, с блаженной улыбкой таращась в потолок. – Нынче же вечером… Корнет, вы и не представляете, как я вам благодарен! У вас легкая рука…
– Ну при чем тут я? – скромно сказала Ольга. – Коли вы ей нравитесь…
Судя по виду Алексея Сергеевича, он готов был совершить еще немало свойственных влюбленному глупостей в хорошем стиле этого столетия, как-то: покрыть письмо страстными лобзаньями, произнести вдохновенный монолог о своих чувствах, броситься корнету на шею со словами искренней благодарности. Таков уж был стиль эпохи, и Ольга приготовилась к неизбежному.
Однако ее избавило от излишне романтической сцены новое появление Семена, который на сей раз не голову в приотворенную дверь просовывал, а вошел, пусть и с некоторой опаской, помялся и изрек:
– Там двое офицеров к вашей милости…
– Я же сказал: задержи Топоркова!
– Так я не про Василь Денисыча… Другие два офицера, незнакомые, требуют вашу милость немедленно, по неотложному делу, суровые оба, и вид такой, словно драться готовы…
– Ладно, проси, дурак… – недовольно сказал хозяин.
Послышалось звяканье шпор, и вошли два офицера, четко печатая шаг, словно на плацу. Один, к некоторому Ольгиному изумлению, оказался тем самым кавалергардом, что вчера на вечеринке у камергера громче всех кричал о свержении тирана. Второго, ничем не примечательного поручика конногвардейцев, она видела впервые в жизни.
Вид у них и впрямь был суровый, хмурый, неприветливый, и держались оба до неприличия чопорно, настолько, что даже смотрели исключительно перед собой, как куклы, избегая лишний раз бросить взгляд по сторонам.
Они церемонным шагом прошли в кабинет и остановились посредине комнаты с видом людей, которые умрут, но больше и шагу не сделают.
– Чем обязан, господа? – спросил Алексей Сергеевич сухо – он, без сомнения, тоже отметил странности в поведении незваных гостей.
Кавалергард отчеканил:
– Милостивый государь! Я явился вам сообщить, что небезызвестный вам поручик Крюков считает себя несказанно оскорбленным вашей недавней эпиграммой, начинающейся со строк: «А ты, суровых правил турок…» Поскольку вы, вне всякого сомнения, ставили целью нанести поручику умышленное оскорбление, он поручил нам передать вам вызов…
– Что за вздор? – пожал плечами Алексей Сергеевич.
Конногвардеец ледяным тоном ответил:
– Возможно, для вас, милостивый государь, это и вздор, но поручик Крюков воспринимает ваши… гм… вирши как оскорбление. Угодно вам принять картель? [13]
– Что за глупости? – повторил поэт. – Эпиграмма эта была написана на поручика Свистунова, из чего не делалось никакого секрета, – она была мною прочитана в его присутствии с объявлением всему обществу, кого это касается… К слову, поручик Свистунов особенного неудовольствия не проявил, не говоря уж о картелях. Так что это явное недоразумение…
– Милостивый государь! – отрезал кавалергард. – Для дворянина подобные увертки, право же, неуместны! Я вам говорю чистейшим французским языком: поручик Крюков считает себя оскорбленным вашей эпиграммой и выбрал нас своими секундантами, – он неприятно улыбнулся. – Разумеется, если вы считаете нужным идти на попятный… Правила вам, надо полагать, известны. Вам следует должным образом принести поручику Крюкову извинения, и, конечно же, не с глазу на глаз, а в обществе…
Ольга видела, как нехорошо сузились глаза поэта.
– Не вижу причин… – сказал он холодно. – Можете передать господину Крюкову, что его вызов принимается. – Он бросил яростный взгляд по сторонам. – Корнет, вы не откажетесь быть моим секундантом?
– Почту за честь, – сказала Ольга.
– А ты, Василь Денисыч? – спросил поэт у Топоркова, наблюдавшего эту сцену из соседней комнаты.
– Да непременно! – браво ответил ротмистр. – Кого, бишь, ты на этот раз убьешь? Ах, Крюкова… Препустой человечишка, и жалеть нечего…
– Господин Топорков! – зловещим тоном сказал конногвардеец. – Подобные отзывы о моем друге, знаете ли, чреваты…
– Да бога ради! – ухмыльнулся Топорков. – После того как Алексей Сергеич покончит с вашим другом, мы с вами непременно вернемся к затронутой вами коллизии… Если захотите, конечно. А сейчас нам, полагаю, нужно где-нибудь уединиться? В гостиной хотя бы… Прошу сюда!
Ольга, не рассуждая – она все равно скверно разбиралась в дуэльном кодексе, – вышла следом за тремя мужчинами в гостиную. Топорков, не садясь, спросил с крайне деловитым видом:
– Итак, ваши условия?
– Нынче же днем, на пистолетах, с десяти шагов, – отчеканил кавалергард, который, очевидно, был в этом крохотном отряде за старшего. – До первой крови. Имеются ли у вас возражения или дополнения?
Топорков думал недолго. Почти сразу же ответил:
– Пожалуй нет… Господин корнет?
– Присоединяюсь к вашему мнению, – сказала Ольга.
– Прекрасно, – кивнул кавалергард. – Черная Речка вас устраивает, господа?
– Пожалуй, – сказал Топорков, а Ольга снова кивнула.
– О докторе мы уже позаботились, так что вам нет нужды беспокоиться на сей счет, – изрек кавалергард. – Что-то еще? Нет? В таком случае в пять часов вечера, если не будет возражений…
Возражений не последовало. Оба офицера вытянулись в струнку, словно аршин проглотили, прищелкнули каблуками, поклонились и, слаженно шагая в ногу, покинули гостиную. Топорков, громко вздохнув, наклонил кудрявую голову и шумно почесал обеими пятернями затылок. Недоуменно пожал плечами:
– Черт знает что…
– В чем дело? – спросила Ольга, которой весьма не понравилось его чересчур уж озадаченное лицо.
– В дуэлях участвовал, корнет? В любом качестве?
– До сих пор не приходилось как-то, – сказала Ольга чистую правду.
– Вот то-то и оно, сокол ясный, иначе сразу бы почуял странности… Сколько я ни дуэлировал, сколько ни бывал в секундантах, а ни разу не случалось, чтобы картель, откровенно тебе скажу, попахивал… Эх ты, Белавинский гусарский! Сразу видно новичка… – помолчав, он заговорил строго и серьезно: – Лыкошин, кавалергард, в дуэлях уж безусловно не новичок, да и Берг ему мало чем уступит. А меж тем эти господа и не подумали в точности соблюдать дуэльный кодекс: даже не заикнулись о возможности примирения сторон, что входит в первейшую обязанность дельного секунданта при передаче картеля. Они, права заявили, что дуэли не будет, если Алешка извинится, но это в столь вызывающей и оскорбительной форме было высказано, что ни один уважающий себя человек такого предложения не принял бы, если у него в жилах кровь, а не вода… Далее. Ты заметил, как им не терпится? Дуэль – нынче же днем, о докторе они уже сами позаботились… И, наконец, оба совершенно беззастенчиво валяли дурака: эпиграмма и в самом деле на Свистунова была написана, а вовсе не на Крюкова, которого тогда и близко не было…
– И что же?
– А то самое, братец… – поморщился Топорков. – Все это, вместе взятое, означает, что дело грязное. И затеваются такие дела по рассчитанному коварству, по злобе, чтобы гарантированно подвести неприятеля под пулю… Не дуэль, а сущий заговор… Но в то же время со всем этим категорически не сочетается условие стреляться до первой крови… Стоило ли огород городить, чтобы свести все к «первой крови» – условию новичков и трусов? Непонятое сочетание…
– Но в таком случае нужно что-то сделать…
– А что ты тут сделаешь, братец? – грустно усмехнулся Топорков. – Коли все по правилам? Не будет Алешка извиняться перед этим фанфароном, любой из нас на его месте не стал бы… – он вновь впился пятернями в буйные кудри, помогая тем мыслительному процессу. – Нет, ничего не понимаю… категорически не сочетается такая спешка с «первой кровью»… Все они, трое, хоть и фанфароны, но все ж не дураки, отчего же на них напало сущее помрачение? А, что тут думать! Алешка его все равно убьет… Пошли, корнет, время не ждет!
– Куда?
– Ох ты, провинция… – поморщился Топорков. – Нужно купить пистолеты, потом самим отлить пули – готовым нет никакого доверия, с ними всякое может случиться, могут и не лечь на место и выпасть… нет уж, пули, запомни, следует отливать и подгонять исключительно самому. И еще на всякий случай нужно позаботиться о достаточно вместительной карете – вдруг окажется раненый? Наконец, нужно раздобыть винтовочного пороха: мелкий и полированный ненадежен, плохо вспыхивает… Ну, что стоишь? За мной, аллюр три креста!
Кавалергард со всего размаху вогнал саблю в землю, обозначив барьер, – и Ольга под менторским взором Топоркова старательно воткнула рядом свою. Затем кавалергард вежливо поинтересовался:
