профессиональные свои неудачи, которых у него почти не было, он переживал не так глубоко, как то маленькое охлажденье, не говоря уже об огорчениях любви, которых не знавал совсем. Именно благодаря затянувшейся разлуке признанный деятель социалистической кинематографии, избалованный премиями, аплодисментами толпы, всегда столь доходным покровительством властей, вдруг обнаружил за собой сильнее прочих страстей житейских раболепное влеченье к этой женщине — не потому только, что все еще красавица, хотя после трудного дня перед сном и просвечивала сквозь кожу тоска увяданья, не потому также, что умница с жестоким даром неподкупного и значительного молчанья, преодолеть которое можно было лишь подвигом. Отсюда единственным средством вернуть расположение Юлии становилось срочное выполнение некогда навязанного ему обета. Если раскрыть ведомственный секрет, весь коллектив творческого объединения, которым руководил Сорокин, уже месяц под видом новаторских исканий, сам того не подозревая, и не только во внерабочее время изобретал мало-мальски правдоподобный сюжетный конфликт, куда вписывался бы облик центральной исполнительницы, для коей предназначался, но без особых натяжек и необременительно для нее, то есть с учетом ее скромных дарований. Между тем нетронутая и вполне созвучная эпохе тема таилась прямо под рукой у будущего постановщика — в поэтапном развитии его странной дружбы с Юлией Bambalsky, если рассматривать в плане все той же острой социальной борьбы, перекинувшейся теперь на интеллектуальный уровень. В бухгалтерской заявке значилось бы, что содержанием фильма явится ущербное и, несмотря на одержанные победы, все еще плебейское самосознание бедного киевского мальчика перед деньгами и династической славой одного магната — в лице его наследницы, также усилия и способы, предпринимаемые героем для преодоления в себе рабских пережитков прошлого.
Стесненное законами финансового оборота искусство кино повсеместно становилось отраслью промышленности, вывод же Юлии на мировой экран требовал сверхдлительной подготовки. У Сорокина имелись и личные поводы отказаться от щекотливых автобиографических признаний в духе Руссо, он избрал путь попроще. В ту пору постановщики, особенно пожилые, под предлогом обновления артистических кадров частенько приглашали на заглавные роли исполнительниц помоложе: за них играли достоинства сценария, режиссерские ухищрения, более способные партнеры. Тот же способ улаживать текущие личные надобности применялся и в данном случае. Беглого внимания заслуживает и предыстория так и не родившегося на свет фильма.
После памятного конфуза в подземном музее позитивное мировоззрение Сорокина подверглось жестокому испытанию. Первое время ломило виски при воспоминании о подвешенных чуть ли не в воздухе галереях, гигантских объемов и пристроенных прямо к глухой стене лестницах пиранезииского размаха, о бродивших между ними таинственных сквозняках, также и других нагромождениях неблагополучной фантазии. Наяву происходило раздвоение логической перспективы, что, по слухам, предшествует психическому заболеванию, — вслед за тем начался скоростной процесс привыкания к чуду. Все чаще Сорокин стал запросто, в отсутствие хозяйки, отправляться в мысленные прогулки в загадочное подземелье Юлии, режиссерским оком приспособляя его к туго слагавшемуся замыслу.
Очень скоро он пришел к выводу, что все это сооружение, в целом практически не применимое в условиях социалистического реализма, сгодится разве только в качестве сундука с бутафорским барахлом для сверхзаумной постановки, где самая нелепость подобно резонатору выпячивала бы некую трагическую идею, которая, как на грех, все не проклевывалась. Но именно на таком фоне, с нарушением здравого смысла, уже рисовался режиссеру сенсационный шлягер на тысячу копий, кабы посчастливилось протащить в инстанциях одну забавную с мистериальным душком затею в качестве, скажем, памфлета на капитализм. Кроме того, дальнейшая утайка от объектива столь внушительных каменных пустот, впечатляющих не менее самих нагромождений, непосильных никакому бюджету, уже готовых и, главное, абсолютно даровых, выглядела бы не меньшим государственным преступленьем, чем сокрытие золотых рудников от казны. Уже прикидывал он на глазок наиболее выгодные точки съемки и, заранее уверенный в согласии хозяйки, перекраивал планировку циклопических интерьеров приспособительно к замыслу, как обыкновенный реквизит. Вся черновая работа, естественно, возлагалась на ангела, что, помимо экономии на рабсилу, помогало сохранить от огласки их оккультное происхождение... Возникшая как раз в том коварном тоннеле идея складывалась пока в образе свойственного людям маньякального и вполне напрасного желания безразлично-любовного, познавательного или завоевательно-политического, потому что к уже достигнутому всегда желательно прибавить единицу. Вызревание героини происходило быстрей обычного. И в одно из мысленных сорокинских пребываний там, оставляя вещественный холодок движения на щеках, мимо него прошла наконец, несколько условная, но уже годная для сдачи в оформительские цеха женская фигура, вобравшая в себя все авторские обстоятельства на текущий момент. Испуганным взором проводил ее режиссер, впервые родившуюся так естественно, без привычных потуг ума. Оставалось покинуть отыгранную катакомбу и отправиться вослед путеводному призраку, запоминая ее шаги по действительности.
Женщина была без возраста, с ношей тяжких спутанных волос на голове, с намертво закушенными губами и неподвижным лицом Юлии. Среди прочих мысленных же режиссерских пометок на полях еще не написанного сценария значилось также, что ее длинный, обтрепавшийся снизу балахон одинаково смахивает и на греческую тунику и на больничную рубаху для помешанных в уме, с ног едва не спадают грубые, возможно даже мужские, стоптанные в ходьбе башмаки. Проливной дождик хлещет тотчас за порогом подземелья, но женщина все равно уходит в глухую ночь, потому что в той стадии уже не удается заснуть. Никаких препятствий нет у ней на пути, она одинаково легко идет сквозь баррикадный бой, где случится и военные маневры, крепостные стены тюрем и банков ей нипочем, вокруг же расцветает полнокровный прогресс — муравьиное, по крохам, созидание материальных и духовных святынь с обязательным затем обращением их в руины и пепел, для чего и происходит бесперебойная, любовной и семейной романтикой овеянная поставка людских кадров на выполнение программы. Что касается самой драматургии, ее Сорокин препоручал литературным искусникам. По его же неосторожному каламбуру в кругу друзей, они лихо навострились на селедочный костяк прописи, на ведомственный циркуляр наращивать разбитное высокохудожественное мясо. «В отличие от прежних и, подобно кирпичной машине, нынешние ваятели не интересуются у глины в их ладонях, чем бы ей хотелось быть», — обобщил он тогда в подтвержденье своей подпольной репутации скептика и озорника. Успех был обеспечен уже потому, что изобретение работало одновременно на оба фронта неопределенностью своей — кого призвана олицетворять загадочная героиня. Если для внутреннего употребления она сойдет за истерзанную империализмом совесть мира, то на Западе она стала бы значиться как мировая душа или, что тоже шикарно, заблудившаяся мысль человеческая. Ее проходы по экрану должны сопровождаться звенящим вокализом знаменитейшей певицы, прерываемым паузами спазматического молчания, а мощная реверберационная техника, способная заглушить пушечную пальбу, но выделить тоненький плач ребенка, придаст человеческому голосу звучание органа, горного эха или нечто в этом же роде. Новаторство будущего фильма заключалось и в уже модной тогда бессюжетности, что при той же оплате значительно облегчало работу творцов, а готовая хроника тех дней была похлеще самой хитроумной выдумки. Собственно, актрисе ничего и не потребуется делать в картине, сама действительность кровью и потом станет работать на нее, — а лишь идти с чуть раскосившимся взором, глядя поверх творящегося вокруг, прислушиваясь к чему еще важней на свете... Между прочим, по ходу репетиций рассчитывал обучить исполнительницу двигаться немножко левым плечом вперед, чтобы лучше высвечивалась асимметричность ее психического состоянья и, если удастся сломить гордыню, не махать руками на ходу, как свойственно заурядным людям. Наряду с Елисейскими полями, куда в особенности при всех оказиях влекло режиссера Сорокина, в маршрут философских скитаний героини включены были и уединенные Сейшельские острова, предмет еще детских мечтаний, хотя к стыду для эрудита и затруднился бы отыскать их на глобусе. И наконец по родству с безумием и отчаяньем, которые при всем его хваленом оптимизме он считал генеральными координатами современности, фильм до утверждения его в верхах назывался пока Меланхолия.
После памятного, так и не реализованного томления о некой нарисованной двери в смежное бытие, образом которой минимум на месяц раздразнила его та провинциальная козявка в синей шубке, вторично за полугодие Сорокин заболел темой потенциального шедевра. Пусть она еще не просматривалась в глубину — тем сильней становилась его одержимость сделать чужое счастье, тем больше разгоралось нетерпенье мчаться в переулок Юлии и немедленно насладиться ее восхищенной немотой, без особой
