– Чем же он анекдотический?
И Остап выразил свою мысль в нескольких словах:
– Сновидение ворвалось в ваш мозг, напичканный первомайским шествием!
– Все шутите...
– Нисколько. В Газганде вы разве имели возможность насладиться столь грандиозной демонстрацией. Нет. Значит ваш сон – следствие... Как это? (Остап щелкнул пальцами.) Ага, вот! Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Центральном Комитете! Воистину так, ибо даже вы, товарищ подпольный миллионер, человек c устойчивой психикой, попали во власть политических снов. Другими словами, на вас весьма скверно влияет построение социализма. А это уже плохо, я бы даже сказал, это нехорошо...
– Все опять смеетесь?
– А знаете, Александр Иванович, что мне приснилось в ночь, перед тем как я повстречался c Шурой Балагановым, который, кстати, и сообщил мне о вашем существовании?
– И что же вам приснилось?
– Мне приснились чайки, много-много чаек, и я сразу понял, что это предзнаменование того, что у меня завяжутся деловые отношения со скупым и не очень благодарным партнером... Ну что ж, будем завтракать?
– Пожалуй.
Остап вызвал гостиничную прислугу.
И случилось так, что этот удивительный послепервомайский сон подпольного миллионера стал предвестником тех невероятных событий, которые произошли в милом пролетарском захолустье, городе Немешаевске, прославившемся впоследствии из-за этого самого сна не только совхозом-техникумом c единственным в республике асфальтно-топтальным факультетом, но и... Об этом позже, намного-намного позже. Сейчас же нас ждет Москва и контора Миир, контора c оборотом солидным, c двумя председателями, хранителем круглой печати, главбухом, да и много еще c чем.
Глава XXII
МИИР
И настал день следующий, который, нужно сказать, был довольно светлым днем. И занялся Александр Иванович в этот светлый день не чем-нибудь, а деловым миром столицы.
Ровно в девять тридцать утра Александр Иванович вышел из «Метрополя», приставил полочкой ладонь ко лбу, продефилировал перед зеркальной витриной коммерческого магазина «Антиквариат», успев заметить, что выглядит он «что надо», вышел на площадь, нанял пролетку и через полчаса оказался на улице товарища Николаева. Почему именно на Николаева? А черт его знает почему! Нюх, тот самый нюх подпольного миллионера подсказывал ему, что искать надо где-то здесь. Что искать? Конечно же контору, и не просто контору, а контору c большим оборотом. Скорее всего, Александр Иванович действовал сейчас, как старатель, неустанно фильтрующий тонны грязи, чтобы выискать хотя бы один золотой кусочек. Пробормотав про себя: «Как говорил один парижский палач, работы полно, просто руки опускаются», старатель мерно зашагал по Пресненской набережной. Ноги сами вынесли его на какую-то улицу. Здесь, на перекрестке, он остановился и, немного подумав, повернул налево и оказался во власти затейливых московских переулков. Сначала он прошел весь Большой Трехгорный переулок и, не доходя до Красной Пресни, свернул на улицу Заморенова, прошел ее до конца, вышел на Дружинниковскую, свернул в переулок, проскочил его и скоро вновь оказался в Большом Трехгорном, повернул налево в Нововаганьковский переулок, пройдя его, он уперся в тупик, и пошел назад. Нюх обманул.
Корейко долго еще плутал по городу, брал пролетку, снова блуждал в поисках подходящей конторы. Наконец, он сам не понял, как оказался на Сухаревской площади.
От площади стелилась улица Сретенка. Эта улица сразу всплыла в памяти бывшего председателя химической лжеартели «Реванш» – такая же красивая и манящая, как и в 1922 году. Александр быстро узнал слева на углу некогда благоухавший магазин одежды «Миляева и Карташева». За «миляйкарташевым» шел магазин спорттоваров. На правой стороне находились большой гастроном, банк, здание суда и табачный магазин. Александр Иванович живо вспомнил уютный трактир, где можно было выпить пива. Но сейчас было не до пива.
Накрутив, в общей сложности, километров тридцать c гаком (гак равнялся трем), он повернул на 1 -ю Мещанскую, зачем-то плюнул на стены греческого посольства, прошел несколько кварталов скорым шагом, юркнул в Колокольников переулок и, остановившись у трехэтажного особняка c вывеской «Миир», подумал так: 'Опять этот Миир! Этот гусар говорил, чтоб я поставил на нем метку. А почему именно на нем? Никогда раньше не слышал. Что, черт возьми, это такое?.. По всей видимости 'м' означает «московский», или «московская», а может быть «моторы»? Или «моем»? «Моем и индивидуально раскапываем»! Что же они раскапывают? И почему индивидуально! Не понятно и уж больно закомуристо'.
У подъезда закомуристого особняка стоял черный «шевроле». За рулем сидел важнецкого вида шофер, c таким приторным лицом, что было ясно: в бумажнике у него благодать божия.
Корейко подошел к авто и вежливо поинтересовался:
– Скажите, товарищ, вы работаете в Миире?
Важный водитель c лицом, не истощенным умственными упражнениями, подбородоком, как кошелек, и усами в аршин выразил на своей морде отталкивающую физию, пригладил сначала правый ус, затем левый, кинул на любопытного субъекта несколько неуклюжий взгляд, кивнул, ответил грубо:
– Работаю. Конечно, работаю. Пыль дорожную жру, да уши рву стонами клаксонов – вот моя работа!
– Извините за нескромный вопрос, товарищ, а чем собственно занимаются люди в этом учреждении?
– Дядя, ты задаешь много вопросов! – прошипел сквозь зубы водитель «шевроле».
«Сам ты дядя! Тоже мне племянник нашелся!» – подумал Корейко, но промолчал.
– Иди, дядя, в контору, тама тебе все и скажут! – зевнув, посоветовал водитель и, откинувшись на мягкую спинку, задремал.
В вестибюле было по-деловому суетно. Туда, оттуда и сюда метались курьеры. Кто-то лопал на ходу бутерброд, кто-то кричал: «Да вы сами посмотрите, товарищи, на эту галиматью!» Мимо Корейко несколько раз прошла важная и приятная во всех отношениях персона – хранитель большой и круглой печати товарищ Рыбкин-Мяскин.
– Гражданин, можно вас на минутку? – вежливо обратился к хранителю печати Александр Иванович.
– А успеете? – капризно прогундел Рыбкин-Мяскин.
– Долго ли умеючи?
– Умеючи-то долго.
– Скажите, а это не Ковчег частников?
– Вы что – сбрендили?!
– Точно не Ковчег?
– Да нет же, я вам говорю!
За небольшим столиком сидело довольно легкомысленное существо сорока лет – швейцариха в сером платке. Швейцариха вязала носки. Время от времени она закрывала глаза и на всех фыркала. Вошедший гражданин ей тоже не понравился.
– Что вы меня фотографируете? – спросила она c надсадой в голосе.
– Мамаша, как пройти к председателю? – наивно и трогательно спросил Корейко.
– Во-первых, я вам не мамаша, а во-вторых, поздоровались бы сначала, гражданин.
«Колом бы по балде тебе дать», – подумал Корейко, а вслух решился сказать мягко:
– Добрый день.
– Да какой же он добрый?!
