несколько отделений, одно в большой гостинице рядом с университетом, а другое – в Чикаго. Тут я сообразил, что, наверное, мне предложат стать чем-то вроде управляющего чикагским отделением, и огорчился, потому что мне такая работа не нравилась. Но я сдержался и не набросился на Лу, решив, что лучше подождать, пока мне действительно не предложат это место, чтобы тогда уж и отказаться.
Лу привез меня в личный кабинет мистера Уильямсона, представил шефу и ретировался с такой поспешностью, как если бы не хотел стать свидетелем чего-то неприятного. Я приготовился выслушать и отказаться.
Мистер Уильямсон оказался очень приятным и обходительным человеком. Это был лощеный джентльмен с весьма отточенными манерами и обаятельной улыбкой. Сразу было видно, что он с легкостью заводит и сохраняет друзей. И это было понятно. Он был богат, а потому и добродушен. У него была уйма денег, и его нельзя было заподозрить в корыстных мотивах. А если прибавить еще образование и светский лоск, то, понятное дело, ему легко было быть не только вежливым, но и дружелюбным и даже доброжелательным.
Он говорил, а я помалкивал. Говорить мне было нечего, да я и предпочитаю дать высказаться другому, а уж потом сам открывать рот. Кто-то мне рассказывал, что покойный Джеймс Стиллмен, президент Национального городского банка, который, кстати говоря, был близким другом Дана Уильямсона, имел обычай молча, с непроницаемым выражением лица, выслушивать любого, кто приходил к нему с деловыми предложениями. Посетитель уже все рассказал, но мистер Стиллмен продолжал молча смотреть на него, как будто ожидая продолжения. Так что тому приходилось говорить еще и еще. Вот так, молча поглядывая на собеседников, Стиллмену нередко удавалось добиться того, что банк получал намного более выгодные предложения, чем первоначально планировал посетитель.
Я-то обычно молчу не для того, чтобы выжать из собеседника более выгодное предложение, но просто чтобы лучше понять обстоятельства дела. Дав человеку полностью выговориться, получаешь возможность сразу принять решение. Это очень экономит время. Можно обойтись без дебатов и длительных обсуждений, которые не дают никакого толка. Предлагаемые мне деловые проекты обычно бывают такого рода, что мне нужно ответить «да» или «нет»: приму я участие в этом или отказываюсь. Но чтобы ответить «да» или «нет», нужно полностью понять обстоятельства дела.
Итак, Дан говорил себе, а я молча слушал. Мне было сказано, что он много наслышан о моих операциях на фондовом рынке и что он сожалеет о том, что я покинул свою стезю и в результате потерпел крах на хлопке. Мне еще не повезло с тем, что он явно наслаждался этими своими рассуждениями. Он, видите ли, считает, что я просто рожден для рынка акций, что здесь я силен как никто и что мне не следует изменять своему призванию.
– Вот именно по этой причине, мистер Ливингстон, – обаятельно улыбаясь, заключил он наконец, – мы хотели бы с вами сотрудничать.
– Сотрудничать в чем? – спросил я.
– Быть вашими брокерами, – ответил он. – Моя фирма хотела бы посредничать в ваших операциях на рынке акций.
– Был бы рад работать через вас, – мне стало скучно от бесполезности моей поездки в Нью-Йорк, – но не могу.
– Почему же? – изумился он.
– У меня нет денег.
– Ну, с этим все в порядке, – он облегченно и дружелюбно улыбнулся. – Это я сейчас устрою. – Он достал из кармана чековую книжку, выписал на мое имя чек на двадцать пять тысяч долларов и протянул мне.
– Зачем это? – спросил я в недоумении.
– Чтобы вы положили на счет в своем банке. Вы будете выписывать чеки от своего имени. А я буду очень вам признателен, если вы будете использовать для своих операций наших брокеров. Меня не интересует, выиграете вы или проиграете. Если эти деньги уйдут, я выпишу вам еще один чек. Так что не стоит уж так осторожничать с этими деньгами. Договорились?
Я знал, что фирма настолько богата и успешна в своем деле, что вряд ли нуждается в привлечении клиентов, не говоря уж о том, чтобы еще и давать им деньги на маржу. И к тому же он был так предупредителен! Вместо того чтобы просто открыть мне кредит у себя, он дает мне настоящие деньги, так что только мы вдвоем знаем, откуда они, и я буду связан только тем, что вести торговлю я должен через его фирму. Да плюс еще обещание в случае чего дать еще денег! За этим должно что-то крыться.
– Что у вас за идея? – спросил я.
– Вся идея только в том, что мы хотим, чтобы в этой конторе появился клиент, известный как крупный и активный торговец. Все знают, как вы умеете крутить большие линии акций при игре на понижение. Мне, кстати, это в вас больше всего нравится. У вас репутация смелого и сильного игрока.
– Я все-таки так и не схватил суть, – сказал я.
– Буду с вами откровенен, мистер Ливингстон. У нас есть два или три очень богатых клиента, которые с большим размахом ведут покупку и продажу акций. Я не хочу, чтобы каждый раз, как мы продаем десять или двадцать тысяч каких-либо акций, их подозревали в том, что они сбрасывают долгосрочные вложения. Если будет известно, что вы торгуете через нас, никто не сможет определить, вы ведете продажу без покрытия или другие наши клиенты продают принадлежащие им акции.
Наконец я понял. Он хотел моей репутацией игрока замаскировать операции своего шурина! Года за полтора до этого разговора мне случилось несколько раз крупно выиграть при игре на понижение, и, конечно же, сплетникам и болтунам на Уолл-стрит понравилось всякое падение цен приписывать моим налетам. По сей день, стоит только рынку сильно опуститься, появляются слухи, что это я совершил очередной наезд.
Размышлять здесь было не о чем. Я мгновенно понял, что Дан Уильямсон дает мне шанс вернуться в дело, причем вернуться быстро. Я взял чек, открыл счет в банке, открыл счет у брокеров и приступил к делу. Был хороший активный рынок, и достаточно широкий, так что можно было не ограничиваться акциями одной или двух компаний. Я уже говорил: порой меня охватывали дурные предчувствия, что я утратил сноровку в торговле. Но страхи оказались напрасными. В три недели из двадцати пяти тысяч долларов, которые ссудил мне Дан Уильямсон, я сделал сто двадцать тысяч.
Я пошел к Дану и заявил:
– Я хочу вернуть вам эти двадцать пять тысяч долларов.
– Нет, нет! – и он замахал на меня руками, как будто я предлагал ему стакан касторки. – Нет, нет, голубчик. Подождем, пока ваш счет немного подрастет. И не заботьтесь вы об этом. Пока вы еще только начали разворачиваться.
Вот тут я и сделал ошибку, о которой позднее сожалел больше, чем о всех других, которые мне случалось делать на Уолл-стрит. Результатом этой ошибки стало то, что потом мне годами пришлось сносить чувства горечи и унижения. Мне следовало настоять, чтобы он взял эти деньги. Я восстанавливал утраченное состояние, и шел к этому очень быстро. В первые три недели моя прибыль составляла сто пятьдесят процентов в неделю. Теперь мои операции будут неуклонно расширяться. Но вместо того, чтобы освободиться от всяких обязательств, я позволил ему настоять на своем и не заставил взять деньги назад. Ну а поскольку он не забрал свои двадцать пять тысяч, я чувствовал себя не вполне свободным в распоряжении собственной прибылью. Я был очень благодарен ему, но я устроен так, что не люблю быть в долгу, особенно если речь не о деньгах. Денежный долг я могу вернуть деньгами, но на любезность я должен ответить тем же, а всякий знает, что временами моральные обязательства обходятся чертовски дорого. К тому же здесь нет никаких разумных границ.
Я оставил деньги при себе и продолжил торговлю. Все шло изумительно. Я восстанавливал свои позиции и был уверен, что вскоре достигну высот, на которых был в 1907 году. При этом я мечтал только о том, чтобы рынок еще немного удержался и я смог бы с лихвой возместить свои потери. При этом меня не особенно радовали деньги сами по себе. Меня окрыляло чувство, что я не обречен на постоянные ошибки, что я могу выигрывать, что я опять становлюсь самим собой. Надо мной месяцами довлело ощущение собственной непригодности, но теперь я преодолевал его.
Примерно в то время я занял медвежью позицию и начал продавать без покрытия акции нескольких железных дорог. Были среди них и акции «Чесапик и Атлантика. Помнится, я продал восемь тысяч акций
