Президент на меня внимательно так, устало посмотрел… Как мне кажется, понял, что я имела в виду… Подумал… Потом рукой махнул и олигарху:
«Ладно, – говорит, – Ивашка (так и сказал: „Ивашка“!), черт с тобой, – говорит, – устраивай!..»
И снова – за книгу. Тот сразу ему поклонился, бросился руку жать.
Президент ему руку подал, а потом я к нему подошла – и он мне ручку поцеловал!
– Ты, наверное, руку-то с тех пор не мыла? – попытался сострить Паша.
– Почему? – обиделась Татьяна.
Она, как всякая женщина, болезненно относилась к любым – косвенным, завуалированным или даже вовсе мнимым – насмешкам по своему поводу.
– Ладно-ладно, я пошутил, – примирительно сказал Паша. – Что дальше-то было?
– А ничего! Мы вышли. Олигарх спросил, – куда меня везти. Я сказала:
«Домой!». Меня посадили в джипарь и отвезли к дому. А часа через три – уже темно было – позвонил Кругляев и сказал: 'Можешь бежать покупать «зеленые». Ну я тогда тебе, Пашенька, сразу и позвонила…
Вот и все. Так прошло у меня воскресенье, двадцать четвертое… А что было дальше, вы знаете.
– Стремительно и дерзко, – скупо похвалил Игрек. – В твоем, Таня, стиле.
Таня даже зарделась от похвалы великого игрока.
– А мне что сказать? – молвил Паша Синичкин. – Спасибо тебе, родная, что тогда, в воскресенье, позвонила… Теперь я, господа, скоро приглашу вас на новоселье…
– Неужели? Вот здорово!
– Да, господа, однокомнатная квартира. Попробую, каково это: пожить отдельно от соседей. Причем не где-нибудь в Марьино или Алтуфьево, а здесь, в центре, на Сретенском бульваре!
– Поздравляю! – закричала Таня.
– Примите и мои поздравления, Паша, – сказал Игорь.
– Скачки доллара, – продолжил Павел, – оказали на мой бюджет самое благотворное воздействие. Благодаря тому слову, – он поклонился в сторону Тани, – которое шепнули мне вы, мадам.
– Надо же было хоть как-то отблагодарить тебя.
– Отблагодарила ты, как всегда, по-царски.
– Не по-царски, а по-президентски, – поправил его Игрек.
Троица опять расхохоталась на все кафе.
* * *
Таня распрощалась с друзьями и покинула «Зен кафе». На душе было легко.
Ей предстоит веселый вечер.
Разумеется, она рассказала Игорю и Паше не все. Если у Игрека могут быть секреты – о его Марине хотя бы! – то почему тайн не может быть у Тани?
Пешеходным Камергерским переулком Татьяна пошла к Тверской. Парадная Москва – Москва иномарок, бутиков и ресторанов – струилась вокруг нее. Всего полгода не была она в здешних местах – а появились новые витрины, афишы, фонари… На углу напротив МХАТа поставили бронзового сутулого Чехова, более похожего на иллюстрацию к учебнику о чахотке…
Таня вышла на угол Камергерского и Тверской; Автомобили в шесть рядов поднимались к Пушкинской. Шесть рядов текло навстречу – вниз, к Манежу. Табло под глобусом на здании Центрального телеграфа показывало 19.02. Таня прибавила шаг. Не любила опаздывать.
Ванечку она увидела издалека. Он стоял, облокотившись на гранит подземного перехода, и просматривал сложенную вчетверо газету. Иван Коломийцев выглядел, как должен выглядеть сотрудник банка: опрятным, внушающим доверие и дорогим. Ботинки тонкой кожи были начищены так, что в них отражались все огни Тверской. На парапете рядом с ним стоял щегольской портфель коричневой кожи, а также лежал огромный букет белых хризантем.
Иван Коломийцев поднял голову. Улыбнулся. Для начальника валютного департамента банка у него была, решила Таня, чересчур открытая улыбка. Но эта – чуть-чуть беззащитная – улыбка Татьяне чертовски нравилась. И, пожалуй, именно из-за нее она встречалась сегодня с ним.
Таня подошла и чмокнула Ивана в щеку. Он протянул ей букет. Она окунула нос в хризантемы, почувствовала .исходящий от цветов знобкий аромат осени и проговорила: «Спасибо».
…Первый раз ей подарили цветы еще в школе. В седьмом классе, кажется.
Грозный хулиган Юрик подкараулил Таню в школьном дворе и робко протянул ей три белые хризантемы.
С тех пор Тане дарили и скромные гвоздички, и роскошные корзины с орхидеями. Она привыкла принимать в подарок букеты. Но сегодня почему-то смутилась, как тогда, у школы…
– Пойдем в машину? – предложил Ваня.
– Пойдем.
Таня внутренне напряглась, ожидая увидеть Ванечкину «шестерку» – или что там у него? Однако Коломийцев подвел ее к блестящему всеми боками лимузину.
Щелкнул центральным замком. Авто отозвалось коротким писком. Иван распахнул, перед Таней переднюю пассажирскую дверцу. Она с достоинством села. Сиденья еще были в полиэтилене. Иван обогнул машину и уселся за руль.
– Нравится? – спросил он, не в силах скрыть свою гордость новой игрушкой.
– Да, искренне проговорила Таня. – Это что за марка?
– «Рено-Меган». Движок два литра. 'Пежо твое сделает в два счета.
'Настоящий мальчишка, – подумала Таня. – Все мужики, как дети, ей-богу.
Все!'
Она вдруг вспомнила, как звонила в ночь на двадцать пятое Тому. Таня решилась тогда на то, чтобы набрать номер его ранчо. Решилась не из любви, ревности или досады, а скорее по привычке доводить все дела до конца и во всех отношениях ставить точки над 'и'. К тому же в воскресенье вечером, после визита к самому президенту ей и сам черт уже не брат. У нее был такой кураж, что она не то что Тому на его монтанское ранчо – Клинтону в Белый дом позвонила бы.
Том, отделенный от нее десятью часовыми поясами, взял трубку мгновенно.
И его голос звучал, как у мальчишки – сорокалетнего мальчишки, слопавшего банку варенья.
– Танья, прости меня… Мне очень жаль… – бормотал новый классик американской литературы, кандидат в лауреаты Пулитцера.
– Ты сошелся с Маршей? – впрямую бухнула Таня. В ответ мистер Харвуд разразился длиннейшей речью, из которой следовало:
– У него, во-первых, нет, не было и, он надеется, никогда не будет жены по имени Марша. Нет, не было и не будет у него также подружки с таким именем.
Равно как нет у него в настоящее время girlfriend (Подружка (англ.)) с другим, каким бы то ни было, кроме как Таня, именем. И, он надеется, никогда не будет.
И он только одну ее, Таню, любит, ждет и верен ей На прямой вопрос, откуда же тогда взялся весьма довольный голос Марши в трубке третьего дня, Том разразился не менее красноречивой и по-русски мазохистской тирадой, из коей следовало, что:
– К нему давеча прибыл целый полк гостей; в течение нескольких дней он вместе с этими гостями пил, смешивая ирландский задор и русскую удаль, шотландское .виски и мексиканскую текилу; при этом они сдабривали возлияния – к чему лукавить! – немалым количеством «грасса». ( «grass» (англ.) –'трава' – то есть, на американском сленге, марихуана.) (К слову, Тане всегда была отвратительна нездоровая американская привычка предлагать гостям в так называемых «хороших домах», наравне с кубинскими сигарами, еще и анашу, героин или даже ЛСД.) Таким образом, загул на ранчо продолжался несколько дней. Разумеется, среди гостей было – для разбавления компании – немало женщин. Кому из них пришла в голову дикая мысль вообразить себя Маршей и еще более безумная идея заявить, что она воссоединяется с хозяином, он, Томас Джордж Харвуд, не представляет.
Итак, прозвучало традиционное мужское покаяние, американский вариант – которое, надо признать, не слишком отличалось от аналогичного покаяния «а-ля рюс». Таня и верила, и не верила Тому.
