Маргарита еле дождалась, пока они все уберутся из комнаты. Нет хуже, когда над тобой квохчут. Достали! Наташка подушки (идеально ровные) взбивает, Вичка простынки (идеально разглаженные) расправляет… Так и хочется заорать: «А ну, пошли вон отсюда!» Но не крикнешь ведь…
– Маргарита Борисовна, вот колокольчик, – суетилась Вика. – Если вдруг что, сразу звоните. Он звонкий, по всему дому слышно. Я тут же прибегу.
– А я в соседней комнате буду, – приставала сестра. – Через стенку. Чуть только что – стучи, хорошо?!
И опять приходится притворяться. Выдавливать из себя жалобную, болезненную улыбку, отвечать слабым голосом:
– Конечно, я позвоню. И постучу… Спасибо вам! Но мне уже гораздо лучше, только голова немного кружится…
Уйдут, наконец? Нет, так просто не выгонишь. Продолжают суетиться.
– Смотри, Маргарита: тут, на тумбочке, корвалол. И нитроглицерин. И снотворное. Обязательно выпей, – командует Наташа.
– А вода вот, в графине. Холодная, минеральная, без газа, – рекламирует Вика.
Выдавить из себя:
– Да я не буду ничего пить. Мне правда уже лучше…
– От корвалола хуже никогда не будет. – В тоне старшей сестры звучат диктаторские нотки. – И снотворное тоже не повредит.
– Хорошо, я выпью, – покорно соглашается Рита.
– Викто-ория! – вдруг раздается из недр коридора. Мачеха. Ненавистный, барский, манерный голос.
– Я побегу! – тут же вскидывается домработница.
– Гадина… – не выдерживает Рита.
– Выкинь ее из головы, – велит Наташа. Удастся ли обмануть сестру?
– Да я, Наташ, на самом деле уже ругаюсь по инерции, по привычке. Перегорела…
– И правильно, – верит ей сестра. – Вот еще, злиться на нее, энергию тратить! Да кто она такая, эта Тамара? Ноль без палочки!
– Хуже нуля. Минус один! – слабо улыбается Маргарита. И снова врет: – Все, глаза слипаются…
– Ну, я пошла, – наконец поднимается Наталья. На пороге комнаты сестра останавливается и заверяет:
– Все будет хорошо, Риточка! Честно. Я тебе обещаю.
«Спасибо, конечно, за обещание, только на старших сестру с братом я больше не надеюсь. Надеяться в этой жизни можно только на себя».
Когда Наташа наконец отчалила, Рита рывком сбросила одеяло и встала из постели. (Видели бы ее сейчас Наталья с Викой – хором бы заорали, что после обморока резких движений делать нельзя.)
Тапочки надевать не стала – подкралась к двери босиком, на цыпочках. Осторожно приоткрыла ее, выглянула в коридор: пусто. Снова закрыла дверь и заперла ее на защелку. Потом подошла к окну и опустила плотные портьеры – сестра с домработницей хоть и суетились, а про шторы забыли.
Вернулась к постели. Сразу, чтобы не забыть, вынула из облатки две таблетки нитроглицерина и одну снотворного – и выбросила их в унитаз, благо ванные комнаты в отцовском особняке прилагались к каждой спальне. Подумала – и вылила туда же половину пузырька с корвалолом. Потом слегка сбрызнула водой простыни и смяла их – это будет пот и ночные кошмары. Пусть все считают, что она провела тяжелую ночь.
А затем, опять на цыпочках, прошла к шкафу, достала с нижней полки чемодан, открыла его.
Двойное дно в ее чемодане было самым примитивным – всего-то дополнительный, незаметный карман. Но Рита не сомневалась: сюда никто не лазил. Ведь никому и в голову не придет, что у домохозяйки-простушки Риты Конышевой-Хейвуд могут быть какие-то секреты…
Она сдвинула одежду в сторону, расстегнула «молнию» двойного дна, достала оттуда папку. Папка была толстой, включала в себя и газетные вырезки, и распечатки из Интернета, и несколько документов, написанных от руки. На обложке значилось: «БОРИС КОНЫШЕВ, ТАМАРА КОНЫШЕВА». И фотография отца с мачехой – оба веселые, с беззаботной миной пялятся в объектив…
И Маргарита тоже им улыбнулась. Холодно и бесстрастно.
Она бросилась на кровать, открыла папку и пробормотала:
– Значит, она осталась одна…
– Викто-ория! – донеслось из хозяйской спальни, и Вика поспешила на Тамарин зов.
Она торопливо шла по длинному коридору и грустно думала: «Какая я, к черту, Виктория? Какая
Вика чуралась красивых фраз, но Борис Андреевич Конышев и вправду был ее благодетелем. Больше, чем благодетелем. Конышев привез ее в особняк. Он показал ей, какой может быть настоящая жизнь. И почти сделал ее частью этой настоящей, красивой жизни. Но теперь хозяин мертв. И сказка закончилась, так и не начавшись…
Вика нацепила на лицо приветливую улыбку и постучалась в дверь хозяйской спальни.
– Войди, – царственно приказала Тамара.
Тамара Конышева благодетельницей не была. И этого не скрывала – тут же брюзгливо нахмурилась и напустилась с упреками:
– Где ты ходишь? Почему не опущены жалюзи? И где вода с лимоном?
– Извините меня, Тамара Кирилловна, – покаянно пробормотала Вика.
Она уже давно усвоила: виновата – не виновата, а перед Тамарой, барынькой, всегда легче извиниться.
Вика – она до сих пор стояла на пороге – расслышала, как по коридору прошелестели легкие шаги – видно, Наталья куда-то направилась. У двери в Тамарину спальню шаги на секунду замерли – похоже, Наташе стало любопытно, о чем у них с мачехой разговор. «Как обидно, что моя жизнь идет так нескладно, – вдруг подумала Вика. – А ведь я старше их всех – и Наташи, и Риты, и Дениса. Ну и что ж, что не образованная, как они, зато не глупее их буду… А денег у меня теперь даже побольше, чем у этих двух сестриц-гордячек… Гусыни…»
Викины размышления оборвал очередной Тамарин окрик:
– Что встала столбом? – неприязненно спросила домработницу Тамара. И приказала: – Немедленно опусти жалюзи.
Вика расслышала, как Наташа – она все еще стояла за дверью – презрительно фыркнула.
– Сию секунду, Тамара Кирилловна, – пробормотала Вика, стыдясь своего раболепного тона.
Вика с облегчением услышала, что Наташины шаги прошелестели к лестнице – и дальше, вниз, в столовую.
Она опустила жалюзи (почему бы Тамаре самой с этим не справиться – всего-то за бобышку нужно дернуть?!) и снова покорно замерла у порога.
– И вообще, Виктория, нам надо обсудить некоторые позиции, – изрекла Тамара. – Я полагаю, что, в свете завещания Бориса Андреевича, работа здесь теперь стала тебе неинтересна.
