— Не ершись! — беззлобно одернул Макс. — Я просто прошу тебя не гнать, вот и все. Давай, жду. Разогреваю пиццу.
Таня положила трубку и впервые за этот долгий день улыбнулась. Как приятно, когда хоть кто-то не говорит с тобой о делах и не устраивает разборки. А просто ждет тебя и греет к твоему приходу элементарную замороженную пиццу.
Макса можно любить за одну улыбку — неширокую, одними глазами, но такую теплую. Она как море в солнечный день — в ней слепящая синева, искорки волн, нежная пена прибоя…
К улыбкам мужчин Таня обычно относилась недоверчиво. Она судила по себе: ведь очень часто сама улыбалась не от души, ас умыслом. Когда, например, нужно, чтобы гаишник не отобрал права. Или если хотела усыпить бдительность несговорчивого оппонента по сложным переговорам… Так и с мужчинами — чем искреннее они тебе улыбаются, тем больше оснований держать ухо востро: мало ли что скрывается за чарующим, беззаботным оскалом? Ладно, если тебя хотят примитивно в койку затащить — а если у мужика другой умысел? Взять, например, Димку Полуянова. Таня его уже давно раскусила: раз сияет в тридцать два зуба, значит, денег в Долг попросит. А шеф, Андрей Федорович, ярче всего улыбается перед тем, как устроить подчиненным грандиозный втык.
И только Макс — проверено неоднократно — никаких личных корыстных целей своей улыбкой не преследует. Таня часто приставала:
— Чего ты светишься? О чем-то приятном подумал?
Максим недоумевал:
— Приятном? А что у нас приятного?…
— Вот и я говорю, — подхватывала Таня. — На улице дождь, на работе у тебя, сам рассказывал, — завал, и в ресторане нас с тобой сейчас чуть не отравили… Ну, и чему улыбаться?
— Тебя это раздражает? — не понимал Макс.
— Конечно, — бурчала она. — На душе кошки скребут, а ты сияешь, как медный пятачок.
— Хорошо, я буду грустным, — покорно соглашался он. Пытался спрятать улыбку, хмурил брови — но, конечно, не удерживался: тут же фыркал и начинал сиять пуще прежнего.
— Ты как младенец, — пожимала плечами Таня. — Только они ржут без причины.
— А ты откуда знаешь про младенцев?
— Мама рассказывала.
— Ах, мама! — беззаботно откликался Макс и тянулся к Тане с поцелуями.
Она делала вид, что рассержена и отворачивается, — а на самом деле едва сдерживалась, чтобы не встать на цыпочки и не поцеловать Макса в беззаботный, смеющийся глаз…
Вот и сегодня — Макс распахнул дверь и немедленно затопил Татьяну своей фирменной улыбкой. И она — уж насколько не в духе была! — не удержалась, растянула губы в ответной гримаске.
— Улыбаешься. Уже хорошо, — похвалил Макс.
Он ласково обнял Таню за плечи, провел в квартиру, усадил на пуфик разуваться.
— Проходи, рыбка моя золотая!
И ни вопроса о том, что случилось: изучил уже Танин характер Знает, что она терпеть не может, когда на нее с порога набрасываются с расспросами.
— Пицца готова, вино охлаждается. На кухне поедим или в комнате?
Тоже грамотно предложил — чтобы Таня сама выбирала. Если ужинать в кухне, где нет ни телика, ни DVD-проигрывателя, — значит, обсуждать ее проблемы они начнут прямо за едой. Но можно уйти в гостиную, спокойно, под бормотание телевизора, съесть пиццу, а к неприятному разговору вернуться за чаем.
— Сначала поедим. Можно на кухне, но без расспросов. Потом будешь меня жалеть. Ну а после, может, я тебе все и расскажу, — ворчливо сказала Таня.
И подумала: «Все-таки я нахалка! Чем больше Макс со мной носится, тем больше я наглею!» Но, с другой стороны, как не наглеть, если Макс — безотказный? Что ни попроси — массаж, кинопремьеру или суси в два часа ночи — все будет. И на ворчливый тон вкупе с командными нотками Макс никогда не обижается. Вот и сейчас спокойно сказал:
— Ну, тогда пошли в кухню! Совместим два в одном: я и кормить тебя буду, и жалеть.
Стол уже был накрыт — по мужским меркам, вполне пристойно: и тарелки стоят, и ножи с вилками лежат. Шпроты, правда, остались в консервной банке, зато жестянка красуется на фарфоровом блюдце. Макс даже про хлеб не забыл — нарезал целую гору толстых ломтей, будто взвод оголодавших солдат собрался кормить, а сверху хлебной кучи поместил украшение — веточку петрушки.
Таня вновь не удержалась от улыбки. Цапнула петрушку, отправила ее в рот, проворковала:
— Какой ты смешной!
— Ну, вот. Разрушила всю композицию, — упрекнул ее Макс.
Он обвязался фартуком и взялся нарезать пиццу. Задача оказалась непростой: то маслина под нож попадет и разлетится, словно детская бомбочка, то сыр не слушается — вместо того чтоб резаться, расслаивается на сопли-тянучки.
— Горе ты мое, — вздохнула Таня.
Отобрала у Макса нож и порубила пиццу сама.
— Пицца — высший класс. Я ее своими руками улучшил, — похвастался Максим. — Долил кетчупа, побросал соленых огурчиков…
Таня только руками развела:
— Ну, ты даешь! Пицца-то — с тунцом!
— Ну и что? — не понял Макс.
— Тунец и соленые огурцы, сам подумай! Они ведь не сочетаются!
— А ты попробуй! Пальчики оближешь! — продолжал хорохориться он.
Таня пожала плечами и попробовала. М-да, вкус более чем странный. Смесь соленого с очень соленым… Но вообще-то в таком сочетании что-то есть…
— Ну, как? — нетерпеливо спросил Макс.
— Полный экстрим.
Он подмигнул ей:
— Но ты же любишь экстрим!
Таня проглотила еще один кусочек. Нет, соленое дико! А от кисло-сладкого кетчупа аж скулы сводит…
Как сговорились сегодня мужики! Отчим ее острым цыпленком по-каталонски потчевал, сердечный друг экстремальной пиццей травит. И, нахал самонадеянный, кажется, ждет, что Таня начнет осыпать его стряпню комплиментами!
Она уже открыла рот, чтобы сказать Максу: «Нет, милый, на шеф-повара ты не тянешь…»
Но — промолчала. Потому что вдруг поняла: за болтовней, за дегустацией Максовой пиццы, за жаром, которым охватило рот, проблема с похищением документа как-то отступила, стерлась, смикшировалась… И жизнь уже не казалась такой ужасной, как утром — когда Таня по просьбе Теплицына открыла сейф, или днем — когда Валера пытал ее своими допросами…
— Прорвемся! — вдруг невпопад вырвалось у нее. Макс ее реплике не удивился. Наоборот, воспринял как должное и кивнул:
— Конечно, Танечка, прорвемся!
— Я этим гадам такое устрою! — продолжала она.
— Устроишь, — вновь согласился он.
— Сгною. Уничтожу. Разорву в клочья! — все больше распалялась Татьяна.
Макс только улыбался и кивал. А когда Танин запал наконец кончился, спросил:
— А что хоть случилось?
И тогда Таня с облегчением отставила кисло-острую пиццу и второй раз за сегодняшний день рассказала о своих неприятностях.
Макс слушал ее молча — только кивал. Никаких комментариев не делал, но его фирменная улыбка на глазах угасала…
