никто не докладывал.) В самом деле: произошло два невероятных события. Каждое из них само по себе уже являлось в достаточной степени невероятным. А соединенные и в пространстве (у дома номер шесть по Металлозаводской улице в Москве), и во времени (ночь и раннее утро пятницы, двадцать первого апреля), они становились необычными в кубе. Да что там в кубе – в энной степени необычными!
Но никакой зацепки, ни единой ниточки у Петренко по-прежнему не было. И полная свобода объяснять явления как угодно. Беда только в том, что ни одна из версий не являлась лучше другой. Да и версии все чересчур общие, смазанные: без имен, фамилий, адресов, без математических формул или, на худой конец, мелких улик: скафандра инопланетянина, шестеренки от машины времени или хвоста Люцифера…
Никаких новых сногсшибательных известий с Металлозаводской не поступало. Донесения от сотрудников приходили, но такие, что не позволяли продвинуть расследование ни на пядь. Вести поступали самые что ни на есть рутинные: развернута служба наружного наблюдения… Выяснилось, что в квартире номер двадцать два дома шесть два года назад при загадочных обстоятельствах был убит один из жильцов, преступников не нашли… Армена Маркаряна, хозяина злополучной самоездящей «шестерки», три года назад уже лишали водительского удостоверения – за управление автомобилем в нетрезвом виде… Составляется, при помощи гласных и негласных источников, как можно более полное досье на каждого из жильцов дома номер шесть…
«Шестерку» господина Маркаряна изъяли – под предлогом того, что она явилась «орудием совершения преступления». Сейчас над нею вовсю трудились спецы из комконовского отдела «И» (исследовательского), но пока ровным счетом ничего особенного в ее механизмах не обнаружено (за исключением неисправного ручного тормоза – каковой, впрочем, неисправен в каждой второй советской машине).
Ребята из исследовательского отдела взяли также образцы из различных точек ствола и ветвей опаленной березы – предварительное заключение экспертов теперь лежало перед подполковником. Из него следовало, что, во-первых, никаких горючих веществ для того, чтобы поджечь дерево, не применялось; а во-вторых, что при этом пожаре не имелось очага. Не было места, с которого начал распространяться огонь. Дерево вспыхнуло все разом, одновременно во всех местах, от комля до кроны. И это еще раз доказывало необычную, нечеловеческую природу возгорания.
Помимо заключений экспертов, посвященных «шестерке» и дереву, на столе подполковника лежало также Священное Писание, открытое на книге Исхода. Надо же узнать, что там дальше случилось с Моисеем после явления бога из неопалимого куста.
В Ветхом Завете и далее происходили необычные, с точки зрения сегодняшнего сознания, вещи. Во всяком случае, древнеегипетский КОМКОН, когда бы таковой при фараоне имелся, должен был ими немедля заинтересоваться.
Посох, полученный Моисеем от господа, имел способность превращаться в змею… Ежели Моисей совал руку за пазуху, – она покрывалась, по-современному говоря, экземой; другой раз совал – и она излечивалась… Кроме того, Моисей получал жутковатую способность обращать воду в кровь… А затем в Ветхом Завете и вовсе начинались казни египетские: появление по всей земле фараоновой и жаб, и саранчи, и моровой язвы, и града – и так далее, вплоть до смерти первенцев… И эти все ужасти затевались ради того, чтобы, говоря современным языком, восстановить историческую справедливость: переселить незаконно депортированный народ на его историческую родину…
Слава богу, никаких намеков на жаб, саранчу и град в земле российской пока не наблюдалось. Ничего странного и необычного – Петренко судил по самым последним сводкам – ни в Москве, ни на периферии не случалось. Пока не случалось.
И подполковник мог трактовать случившееся на Металлозаводской как угодно: божественный промысел, человеческий злой умысел или же пример спонтанного психокинеза. Ему оставалось только строить догадки и размышлять – причем пищи для полноценных, раскидистых, глубоких размышлений явно не хватало.
Значит, оставалось только ждать. Ждать, что какую-нибудь зацепку отыщут подчиненные. Или же что случатся новые события. И одновременно надеяться, что они не произойдут.
Наташа мне больше не снилась. И ничего не снилось. Но проснулся я поздно, и первая моя мысль была о ней. Передо мной как наяву встали ее глубокие зеленые глаза, ее улыбка, ее румянец, ее жизнерадостный смех. Под ложечкой засосало, словно бы в предчувствии счастья.
– Кажется, я в нее влюбился, – сказал я сам себе вслух. Подумал и добавил: – Этого еще мне только не хватало…
Было уже позднее утро – половина одиннадцатого. За плотными гардинами угадывалось шпарящее совсем по-летнему солнце. Я, как обычно, прошлепал босиком на кухню варить кофе.
Выглянул в окно. Ствол березы, несчастный, обугленный, по-прежнему торчал перед глазами. Внизу к нему сиротливо жалась моя красная, уже довольно-таки запыленная «копеечка». А на расстоянии метров тридцати от дома стоял давешний серый «Опель» с тонированными стеклами. Несмотря на то, что окна «Опеля» были наглухо закрыты, мне показалось, что, как и вчера, внутри машины кто-то есть.
«Странно, – подумал я, ставя на плиту турку. – Много странностей происходит в этом доме и вокруг него. И нельзя не признать, что непонятные события удивительным образом совпали по времени с началом моей работы над романом».
Я начал вспоминать – с холодной душой и по-утреннему свежей головой – все эти непонятки, стараясь ничего не упустить. Началось все еще в среду, когда я подступился к роману. Вечером в тот день я прослушал странный звонок на автоответчике – звонок от давно умершего человека. Ладно, положим, что запись на магнитной ленте пребывала там в течение всего последнего года, но все равно удивительно, что весточку от Андрея я вдруг услыхал именно тогда, когда сделал его прообразом моего героя.
Далее… На следующее утро ко мне явилась негритянка. Как-то раньше ко мне домой не приходили негритянки. Да и вообще нечасто встретишь в нашей средней полосе шляющееся по квартирам «лицо африканской национальности».
Но эти странности – звонок от Андрея, негритоску – слышал и видел только я. Можно было посчитать, что мне отказывают зрение и слух. Что мне изменяет рассудок. Что нелепые фантазии рождаются в моем утомленном работой мозгу.
Утомлением и галлюцинациями можно было бы объяснить и странные сны в субботу, и появление в компьютере загадочного файла DREAM – его я, видит бог, не писал! А если писал, то только во сне…
Собственной манией можно было бы объяснить и стойкое чувство, появившееся у меня вчера: ощущение того, что за домом – или за мной? – следят… Эти машины с затемненными стеклами, не двигающиеся с места, – но где, кажется, все время кто-то сидит… Мне стало казаться, что и в телефонной трубке что-то пощелкивает. Поставили на прослушку?
Кофе сварился, я перелил его в чашку. Капнул холодной воды и поставил осаждаться. Мысли мои между тем текли своим чередом.
Если бы имели место только эти, субъективные – то есть данные мне в ощущении – странности, можно было бы предположить, что они творятся в одной лишь моей бедной головке – в моем мозгу, разгоряченном творчеством, жарой, одиночеством и пивом…
Но вот сгоревшая до остова береза… Внезапно сорвавшаяся с передачи и покатившаяся – без всякой горки! – арменовская «шестерка»… Это-то видели все! Приезжали пожарные, «Скорая»… Только об этом и судачат соседи… Для того, чтобы написать об этом, являлась в мою квартиру Наташа… Да что там: и о трагической судьбе березы, и о самоездящей машине уже написали в газете; Маргарита, подружка Татьяны, взяла и написала. Я сам видел заметку…
Если бы я был психом, я бы, конечно, мог возвести свой роман в фетиш. И маниакально решить, что мое произведение – слова и образы, выдуманные мною, пришедшие в голову мне – влияют на окружающую действительность. Преобразуют ее. Но… Но я не псих.
Вот я пью кофе. И осознаю, что пью кофе. А не воду, обращенную в вино. Несколькими глотками я осушил чашку. Горячий маслянистый напиток обжег мне гортань. Нет, я не псих. «Я не умею поджигать березы. – мысленно прокричал я. – И не могу заставить машины ездить сами собой! Да, не могу! Для того чтоб они двигались, нужен работающий движок и бензин!»
