пошевелилась.
Дима спустился по винтовой лестнице на первый этаж. Присел на нижнюю ступеньку, обулся.
Проскользнул к входной двери. Она была не заперта.
Вышел во двор.
Луна достаточно освещала пространство. От дома падала черная тень.
Полуянов увидел: слева, сквозь черноту кустов, светится окно. Там, видимо, домик прислуги. Именно туда удалился мужчина, который изучал его в момент приезда. Человек, похожий на русского.
Журналист пошел на свет окна. Гравий хрустел под ногами.
Спустя минуту он углубился в сад. От деревьев, кустарников и от Диминой фигуры на траве лежали черные лунные тени. Белый дом для прислуги словно светился в темноте. Горело окно на втором этаже.
Через минуту Дима оказался на крыльце домика. 'Будет мило, если не спит негритянка, смотрит бейсбол.
И она примет меня в свои гостеприимные объятия'. Как всегда после долгого, мощного, качественного секса Диме хотелось чего-то еще. Чего-то совсем необычного.
Дверь в дом была открыта. 'Дураки эти янки, – подумалось Диме. – Полная беспечность. Как будто ничто и никогда им здесь, в Америке, не угрожает'.
Журналист скользнул внутрь домика.
В темноте, слегка разбавленной светом луны, угадывалось обширное помещение. Оно было меньше, чем в основном доме, и намного хуже освещено ночным светилом. Дима постоял немного на входе, пока глаза привыкали к темноте. Со второго этажа не доносилось ни звука.
В углу гостиной угадывалась лестница – на этот раз деревянная.
Дима сторожко прошел к ней. Шагнул на первую ступеньку. Она не заскрипела.
Единым духом журналист преодолел два пролета и оказался в коридоре второго этажа.
Здесь тускло-тускло, ватт на десять, горел дежурный свет.
Можно было различить шесть дверей: три по одну сторону коридора, три – по другую.
Журналист сориентировался и понял, что горящее окно находится за одной из тех дверей, что слева.
Пошел по коридору. Скрипнула половица. Он замер.
В доме не раздалось ни звука. Дима продолжил путь.
Вот она, нужная дверь – третья слева. Из-под нее пробивается свет.
'Что я здесь делаю? – мелькнула вдруг мысль. – Чем я вообще занимаюсь в этом доме?'
Но отступать в конце пути было глупо – и не в полуяновских правилах. Он нажал ручку. Закрыто.
Тогда журналист, затаив дыхание, тихонько постучал.
В комнате раздались тяжелые шаги. Кто-то подошел к двери.
– Who's that? <Кто там? (англ.)> – раздался из-за двери грубый мужской голос. Голос звучал с акцентом. Кажется, с русским.
Дима на секунду задумался, вспоминая имя того филолога, который, по данным главного редактора, якобы живет в доме Полы Шеви. Не уверенный, что вспомнил точно, горячо зашептал сквозь дверь по- русски:
– Господин Васин! Меня прислала мадам Шеви!
Срочное дело! Откройте!
За дверью – секундное колебание. Затем – опасливо щелкнул замок. Дима навалился, резко ударил в дверь.
Жилец отлетел, освобождая дорогу.
Журналист ворвался в комнату.
– What's hell? <Какого черта? (англ.)> Какого черта? Что вам здесь надо?
Хозяин, – старый, грузный, в очках, халате и шлепанцах – потирал ушибленную грудь.
За его плечом Дима увидал стол, на нем – включенный компьютер, а вокруг беспорядочно, в несколько слоев, разбросаны бумаги, тетради, книги. Кажется, среди книг были и старинные.
И в этот момент за спиной Димы раздался резкий женский голос:
– Что ты здесь делаешь?
Дима обернулся. В черном шелковом халате на пороге стояла Пола.
– Какого черта тебе здесь надо?! – повторила она, обращаясь к нему.
– Зашел познакомиться с земляком, – нагло ухмыляясь, сказал Дима.
– Убирайся! – выкрикнула она. – Или я вызову полицию! Убирайся совсем! Вон!!
Она, как бы уверенная в том, что ее беспрекословно послушают, резко развернулась и пошла по коридорчику прочь. Дима не спешил покинуть комнату. Стоял на пороге, бросал изучающие взгляды. Стол, заваленный бумагами и, возможно, крадеными книгами, загораживал своим мощным телом филолог Васин. Вся его поза недвусмысленно свидетельствовала, что свои бумажные сокровища он будет защищать до последнего вздоха.
На середине коридора Пола обернулась. Смерила Дмитрия испепеляющим взглядом.
– Твоя машина – слева от главного дома. Ключи – в зажигании. Убирайся!
В соответствии с должностной инструкцией проветривать читальные залы полагалось четыре раза в день.
Начальница зала всемирной истории давно и прочно переложила эту обязанность на Надю – не с ее, мол, возрастом и статусом возиться с тяжелыми фрамугами!
И ровно в четыре часа пополудни Надя отправилась открывать форточки. И в какой уже раз застала профессора Чигашкова на месте преступления.
Осторожно ступая, подошла к его столу. Профессор ее не замечал – азартно высунув кончик языка, выписывал из толстенного талмуда какие-то цифры. Тетрадка лежала в стороне, а Чигашков покрывал своим бисерным почерком свежевымытый стол.
– Олег Андреевич, ну просили же вас! – сердито прошептала Надя.
Вандал какой-то, честное слово! Сколько говорили ему, сколько клялся он, что в последний раз, а сам опять стол изгадил! Наде и дома-то убирать неохота – а тут еще оставайся после работы, за Чигашковым подтирай.
Профессор взъерошил волосы, уставился на Надю прозрачным, непонимающим взглядом – весь в науке, значит. Наконец вынырнул из высоколобых мыслей, заквохтал:
– Ой, Наденька, извините, опять бес попутал, задумался, исправлюсь, виноват…
Она молча вышла из зала, вернулась с тряпкой, смоченной 'Фэри', протянула ее Чигашкову:
– Пожалуйста, вытрите.
– Но… Надя! – Профессор недоуменно воззрился на тряпку и выговорил с возмущением:
– Я не могу вытирать! Вы же меня с мысли собьете!
'Ах ты мыслитель!' – подумала про себя Надя, а вслух твердо сказала:
– Извините, уборщиц у нас тут нет.
Посетители зала с интересом выглядывали из-за своих книжных бастионов. Доцентша Крючкова воровато скинула под стол свежеощипанные лепестки бегонии.
Чигашков брезгливо принял тряпку, пробурчал:
– Грязная…
– А вы в тетрадку пишите, в тетрадку! – менторским тоном велела Митрофанова. Резко повернулась и вышла из зала. 'Я как базарная баба! – Надя чувствовала, как пылают щеки. – Но подтирать за ним все равно больше не буду!'
– Ты чего вся как рак? – всполохнулась ей навстречу начальница.
