Плеснул на руки. Принялся натирать себя – лицо, руки, плечи.
Хэнк, со сдержанным восхищением наблюдающий за этими манипуляциями, вдруг опасливо спросил:
– Слушай, парень, а ты не шпион?
– Ты шпионские фильмы видел? Видел, какая у них экипировка? Так что не смеши. Лучше разотри мне плечи.
– Ладно. Но учти, парень, я сматываюсь. И я тебя не знаю – ты меня тоже не знаешь.
– О'кей.
Хэнк растер своими корявыми мозолистыми пальцами Димины плечи и спину.
– Спасибо, друг. Ну, я пошел.
И Полуянов, схватив пакет с одеждой, долго не раздумывая, шагнул вниз, в черную воду.
* * *
Холодная вода сразу охватила журналиста – будто бы под дых ударили. Дима стал хватать ртом воздух.
Он упустил пакет. Холод пробрал его до костей. Нет, находиться в воде невозможно. Все инстинкты его мощно возопили: 'Вернись!!'
Дима беспомощно оглянулся на лодку Она серела в темноте. Хэнк уже выбрал якорь и возился на корме с мотором.
– Хэнк, подожди!! – заорал Дима.
Его голос потонул в треске мотора. Он отчаянно замахал рукой. Хэнк сидел на корме спиной к нему и его призывов не видел – или притворялся, что не видит. Лодка рванула с места и пошла прочь от него.
Дима посмотрел на берег. До огней в доме, кажется, чудовищно далеко. Ледяная вода пробирала его не то что до костей – будто до самого сердца.
Рядом на воде плавал белый пузырь – пакет с одеждой. Журналист еще раз беспомощно оглянулся. Моторка Хэнка ушла уже далеко. Черный силуэт весело удалялся по серым волнам.
Диме ничего не оставалось делать – только плыть.
Плыть к берегу.
Он взял пакет в левую руку. Правой рукой попытался грести. Темная вода, охватывающая его, казалась ледяным адом. Он представил себе: каково ему будет лежать там, внизу, на дне. Содрогнулся и поплыл в сторону берега.
Старался непрерывно работать правой рукой и ногами. 'Только бы не свело судорогой, – думал он. – И еще – надо все время двигаться'.
Огонек на берегу, казалось, не приближался ни на дюйм. От постоянного холода сознание помрачилось.
В голове осталась лишь одна мысль, одна команда, которую он давал сам себе: 'Плыть!' И еще – крик, от которого задыхался весь его организм: 'Тепла!!'
…Полуянов не понимал, сколько времени он находится в ледяной воде. И – далеко ли до берега. Окно в доме погасло, и он видел перед собой лишь черную громаду берега. И сереющее над ним облачное небо.
В какой-то момент ему вдруг даже показалось, что он заблудился. Что он плывет в не правильном направлении. Что он движется к противоположному берегу бухты. Сознание его помрачилось.
Он забарахтался, в ужасе стал оглядываться. Нет, до другого берега залива – куда дальше. Слава богу. Но как же холодно!..
Полуянов снова поплыл вперед, толкая перед собой пакет-пузырь с одеждой. Тот покачивался на волнах.
В какой-то момент он понял, что ему больше не холодно. Ледяная вода стала для него привычной – так в какой-то момент привыкаешь к любой боли.
Он плыл и плыл – отработанными движениями, размеренно. У него не осталось ни мыслей, ни чувств. Одно равнодушие – черное, как вода вокруг. Самым страшным теперь казалось, что он не знает: сколько ему еще плыть. И далеко ли до берега.
И вдруг левую его ногу свела судорога. Боль была такая, что Дима, во весь голос, завопил: 'Ма- мма!' Боль была такой сильной и протяженной – от кончиков пальцев до поясницы, – что глаза его вылезали из орбит.
Он не мог больше плыть. Ухватился обеими руками замешок.
Его куда-то сносило течение и волны. От холода и боли мутилось сознание. Дима уже не понимал, где он находится, и зачем, и что происходит вокруг.
В какой-то момент он потерял сознание – потому что вдруг вдохнул, а оказалось, что вокруг него – и сверху, и сбоку – вода. Ледяная вода попала в рот, в легкие. Он очнулся, заметался – и вынырнул. Закашлялся. Захватил воздух ртом. По подбородку потекла соленая влага.
Он навалился грудью на свой мешок с одеждой. Попытался прийти в себя, понять, где он находится, что происходит – и только тут с удивлением отметил, что судорога в ноге отпустила, как и не было ее.
Полуянов подвигал ногами в воде – и тут его правая нога уперлась во что-то твердое. Он подвигал левой ногой.
Это было дно. Он стоял. Пусть на цыпочках – но стоял.
А впереди, метрах в двадцати, на серо-черном фоне залива выделялась накатывающаяся на берег белая кромка прибоя.
* * *
Дима не помнил, как он выбрался из воды. Казалось, его сознание полностью отключилось на это время. Сохранилось в памяти: он стоит на берегу, голый, и его бьет дрожь. Он дрожит всем телом так, что не может сделать ни одного движения. Просто стоит и трясется.
Белый пакет лежит у его ног. Он понимает: надо разорвать его. Надо достать одежду – но не может пошевелиться, только трясется.
Он не помнил, сколько так простоял. А затем вдруг дрожь прошла. Он неожиданно почувствовал – одновременно! – и слабость, и дикую усталость, и восторг.
Он все-таки сделал это.
Он наклонился и по-звериному, ногтями и зубами, разорвал полиэтиленовый пакет. Затем – еще один.
На удивление, одежда не промокла. Он развернул и надел, прямо на голое тело, куртку. Застегнулся. Сразу стало теплее.
Вытащил из трусов пакет с бумажником. Бросил его на песок. Стащил трусы. Приплясывая, натянул на мокрое тело джинсы. Сел на песок, надел носки, кроссовки.
Снял куртку, нацепил рубашку. Снова надел куртку и застегнул на все пуговицы.
По-прежнему было холодно – но уже далеко не так всеохватно, нестерпимо, как в воде.
Полуянов начал приседать. Приседал долго, до изнеможения, пока не сбилось дыхание. Потом упал на песок и сделал тридцать отжиманий. Дыхание стало совсем частым, хриплым – зато ощущение холода ушло.
Он подобрал сверток с бумажником, разорвал его.
Кредитные карты оказались целы. Купюры были лишь слегка подмочены.
Полуянов сунул бумажник в карман куртки. На песке остались белеть полиэтиленовые пакеты. 'Ничего, негритянка Венера завтра подберет. Или у мадам Шеви есть среди прислуги садовник?'
Черепичная крыша главного дома миссис Полы Шеви темнела вверху над обрывом. Самого дома не было видно. Вряд ли полуяновский десант заметил кто-то с берега.
Дима пошел прочь от воды. Каменная – кажется, гранитная – лестница-с перилами поднималась от пляжа. Полуянов ступил на нижнюю ступеньку.
В три прыжка одолел первый пролет. Затем второй, третий… С предпоследней площадки уже был виден дом.
Он стоял черный, сонный. Ни одно из высоких тонированных окон не светилось.
И тут Дмитрий услышал голос.
