Слово Карпова всегда имело воздействие на игроков сборной — недаром он был капитаном Команды.
— Все, хватит! Разошлись — и по койкам марш! Раз играть не умеете!
Невозмутимый Галеев поддержал Карпова. Он миролюбиво обратился к Овсянникову:
— Ладно, Овсо, хватит. Оставь его. Мы с тобой не правы. Не надо было этого короля на вальта ложить.
Овсянников стоял, хмуро скрестив руки на груди. Кондаков с насмешливым презрением наблюдал за ним.
— Брось, — примирительно продолжал Галеев, обращаясь к своему коллеге-вратарю. — Ну, хотел мухлюнуть — не вышло. А раз не вышло — значит, абзац. Не корову проигрываем. Чего тут париться! Зачем разборки, блин, устраивать?
Уговоры и Галеева, и Карпова подействовали на врагов. Кондаков и Овсянников обмякли в их руках. Драться уже никто не хотел. Кондаков смерил презрительным взглядом своего недруга, вырвался из рук Карпова, развернулся и стремительным тайфунчиком вылетел из комнаты отдыха. Галеев отпустил Овсянникова и стал собирать расшвырянные по столу и полу карты.
— Вот и поиграли, — с усмешкой сказал Карпов и зевнул. — Ладно, мужики, я в люльку.
Карпов не спеша вышел из комнаты. Овсянников молча помог Галееву собрать карты.
Спустя три минуты свет в комнате отдыха погас. Это было в десять минут первого ночи.
Спустя еще полчаса на базе воцарилась тишина. Но то была не полная, мертвая тишина сонного царства. Тот, кто лежал без сна и прислушивался ко всему происходящему, мог различить в этом покое самые разные отдаленные звуки. Из комнаты отдыха чуть слышно то бубнил, то пел телевизор. В районе того номера, где расположились Нычкин со своей любовницей Снежаной, раздавались шепотки, открывалась дверь, слышался звук шагов. Кто-то вроде бы ходил и по улице, стучал каблуками. Потом, кажется, донеслось хлопанье входной двери, ведущей в корпус. Затем наконец все успокоилось. Тихий саван ночи окутал Светловку…
…А потом вдруг ночную тишину прорезал женский крик. Крик, полный ужаса и отчаяния.
Он раздавался из комнаты Нычкина.
Глава 2
Пятеро подозреваемых
Тишина и темнота лежали над Светловкой, над Подмосковьем, над всей Россией. А здесь, на базе футбольной сборной, взбудораженной диким женским воплем, слышалось хлопанье дверей, шаги, голоса.
Карпов, стареющий легионер из «Реал-Валенсии», пришел на Снежанин крик первым. Именно пришел, а не прибежал, потому что все в жизни, что происходило за кромкой футбольного поля, он делал нехотя, с очевидной ленцой.
— Ну, ни фига ж себе… — пробормотал он, заглянув в номер Нычкина.
В комнате ярко горела люстра, по полу была в беспорядке разбросана одежда — незатейливая мужская и кружевная женская.
Окно в номере распахнуто настежь, и в черноте за ним летали крохотные первые снежинки, быстро перешедшие в дождь. А на кровати лежал, раскинув руки… нет, не хозяин комнаты, не Нычкин.
Это был юный друг Карпова — Кондаков. Лицо бледное, глаза закрыты.
Измятые простыни пропитались кровью. Голая рука свешивалась к полу. Голова — запрокинута. Рядом на кровати валялся окровавленный нож.
А на пороге комнаты стояла нычкинская девушка, модель Снежана, в одном халатике. Она прислонилась к косяку и рыдала, зажимая рот рукой.
Но почему Кондаков оказался здесь, в чужой постели? Почему расположился в ней голый? И, главное: кто и зачем перерезал ему горло?
Снежана молча рыдала. Когда-то она была девушкой убитого Кондакова. Теперь она стала любовницей хозяина номера — Нычкина. Да и прочие игроки сборной хоть от щебета ее и морщились, но поглядывали на нее с вожделением. Победительная блондинка-модель, казалось, могла уложить в свою кровать любого, кого бы только захотела.
Но сейчас… Сейчас на нее было жалко смотреть. Эффектная модель — грудь торчком, ноги от ушей — на глазах превратилась в маленькую испуганную девчонку. По щекам текли слезы, она вся съежилась, и даже казалось, что ее роскошные формы уменьшились на пару размеров.
…Тут на крик подоспел наконец Нычкин, хозяин номера. Он был одет в тренировочный костюм. В прорези куртки виднелось мускулистое волосатое тело. Роскошный чуб встрепан. Нычкин заглянул в свой собственный номер, подслеповато сощурился от яркого света. Пару секунд он остолбенело глядел на убитого, раскинувшегося на его личной кровати, а затем перевел взор на свою съежившуюся любовницу — фотомодель Снежану.
— Ну, ты даешь, мать… — угрожающе пробормотал он. Снежана ничего не ответила, только зарыдала еще пуще, закрыв глаза рукой.
— Значит, взялась за старое, да? — протянул Нычкин, обращаясь к бедной старлетке. Казалось, его не столько поразил факт убийства товарища по сборной, сколько мысль о том, почему и как в его собственной кровати вдруг оказался Кондаков. Для него ответ был очевиден: воспользовавшись его отсутствием, Снежана пригласила туда Кондакова. И он сурово спросил ее:
— Поблудить решила? Хозяин из лавки — мыши в пляс. Так, да?
— Васечка… Я тебе все объясню… — пролепетала Снежана. — Васечка…
— Шлюха ты натуральная! — с горечью бросил Нычкин.
— Не было у нас с ним ничего, Васечка… — жалко кривя рот, забормотала Снежана.
— Не было! Расскажи об этом своей бабушке!
— Он хотел, но не было… — сквозь слезы проговорила девушка.
— Потому что ты его убила, — с нервным смешком бросил Нычкин.
— Не-ет! — отчаянно выдохнула-выкрикнула Снежана.
— А может, он и не мертв вообще, — задумчиво, как бы самому себе, сказал Карпов.
Покуда Снежана с Нычкиным выясняли отношения, он стоял на пороге и тщательно рассматривал внутренности номера.
— Надо пульс хотя бы проверить, — продолжил он. — А ты, Нычкин, давай в милицию звони. И Старшому.
Вялый, негромкий голос Карпова всегда оказывал магическое действие на партнеров по Команде. Его слушались беспрекословно — капитан он и есть капитан. Вот и сейчас Нычкин тут же перестал пререкаться со Снежаной. Отступил на пару шагов в глубь коридора. Пошарил по карманам тренировочных, видимо, в поисках мобильника. Не нашел. С горечью бросил в адрес модельки:
— Коза ты драная!
Снежана заплакала еще пуще.
Нычкин вздохнул и потопал по коридору — очевидно, за телефоном.
И в этот момент Карпов оказался рядом с номером практически в одиночестве — зареванная Снежана отвернулась и пыталась бумажным платочком промокнуть свои слезы. Тогда Карпов осторожно вошел внутрь комнаты. Мягко, неслышно ступая, он приблизился к кровати. Дотронулся до безжизненно откинутой руки Кондакова. Попытался нащупать на ней пульс. Долго его искал, а потом махнул рукой и тихо пробурчал себе под нос:
— Мертвее не бывает…
Затем он обогнул кровать и подошел к распахнутому окну. Вгляделся в темноту. Комната находилась на первом этаже. Внизу, под окном, расстилалась асфальтовая дорожка. На ней стояли лужицы. Поверхность луж рябили острые и мелкие капли дождя. Ни единого огонька не было видно из окна. Ни малейшего шороха не раздавалось в ночи.
