– Папа! – позвал Алеша погромче.
– Я слышу! – ответил отец и кивнул Алеше.
Алеша вздохнул. Да, все было наяву, взаправду. И отец был, и ромашковое поле – протяни руку и сорвешь цветок.
– Как же теперь, папа? – спросил, волнуясь, Алеша.
– Ну, ну, выше нос! Ты ведь сын командира! – ответил отец.
– Неужели ты не вернешься?
– Рано или поздно люди умирают, и ничего тут не сделаешь.
– Но ты – очень рано. Ведь ты совсем молодой.
– И молодые умирают, – сказал отец. – А я ведь солдат.
– Ты хочешь, чтобы и я был солдатом? – спросил Алеша.
– Решай сам, – сказал отец. – Может быть, ты и не захочешь стать военным. Но если война…
– Я понимаю, – сказал Алеша.
Он подумал, что они говорят как равные, как если бы говорили двое взрослых. Если бы тут была мама, она бы удивилась, наверное. А может, нет. Просто сидела и слушала бы их.
– Но кем бы ты ни стал, – сказал отец, – будь всегда сыном командира.
– Ты знаешь, тебя наградили орденом Отечественной войны…
Отец улыбнулся.
– Носи его ты. Этот орден передается наследникам. Значит, тебе. И еще запомни… Я крепко любил маму… Я думал о тебе и о ней, когда умирал. Береги ее.
Отец улыбнулся, махнул рукой, словно прощаясь, и что-то сказал, но что – Алеша не расслышал.
Он шагнул к отцу, стараясь догнать его, но опять больно стукнулся обо что-то.
Отец исчез.
Перед Алешей был стол, на столе стояла фотография, а в дверях встревоженно улыбался Гошка.
– Ты куда? – спросил он Алешу. – Тебе чего?
Все в Алеше снова налилось какой-то странной тяжестью, и все стало опять безразлично ему.
Гоша отвел его на кровать, раздел и плотно укутал одеялом. Алешу знобило. Прямо колотило его.
Гошка укрывал его старыми шубами, а Алешу все трясло и трясло.
– Хочешь, – спросил Гошка, и глаза его заблестели. – Хочешь, я тебе почитаю письма моего отца?
Он вытащил из кармана стопку аккуратных треугольников.
– Ты лежи, – сказал Гошка, – и думай, что это тебе твой отец пишет.
Алеша кивнул, проваливаясь куда-то, и услышал лишь первые Гошкины слова: «Здравствуйте, милые мои Вера и Го… и Алеша! Гвардейский вам от меня фронтовой привет…»
«Мама, – подумал, проваливаясь в темноту, Алеша, – где же мама? Почему так долго ее нет?..»
5
Алеша будто плыл по странному морю.
Он то проваливался в глубину, и тогда не было ничего, кроме темноты и тонкого звона в ушах, то всплывал из этой глубины, и тогда ему виделась все одна, многократно повторяющаяся картина…
Вокруг взлетала земля. Взлетала справа, слева, впереди, ухало за спиной. А Алеша все полз и полз куда-то и никак не мог доползти.
Он полз, а сзади шуршал Гошка. Они ползли, и Алеша мучительно вспоминал и не мог вспомнить, куда они ползут и зачем.
Они ползли и ползли бесконечно, ободрав в кровь локти, и неожиданно все стихло. А впереди показались танки. Он посмотрел направо и налево, он обернулся назад, – отовсюду серые, мышиного цвета танки с белыми крестами на башнях, громыхая железом, урча моторами, двигались на них, медленно и неумолимо.
Алеша старался вжаться в землю, сровняться с ней. Он вжался в нее и сровнялся с ней. Перед ним, высокая, как тополь, качалась ромашка. И прямо на нее лез танк.
И вдруг Алеша услышал, как за спиной вскочил Гошка и побежал вперед. Алеша удивился: Гошка был большой, прямо взрослый, и одет в военную форму. Он бежал прямо на танк, и в одной руке у него была связка гранат. Подбегая к танку, Гошка обернулся, и Алеша увидел, что это никакой не Гошка, а отец.
– Постой, папа! – крикнул Алеша. – Постой!
Отец улыбнулся ему, и движения его стали плавными и медленными. Он плавно размахнулся, и связка гранат медленно полетела в надвигающийся танк…
Яркий свет слепил глаза, и Алеша опять провалился в глубину, а когда выныривал, он снова полз, и снова лезли танки со всех сторон, и опять вместо Гошки оказывался отец, бросающий гранаты. А потом разрыв гранаты опять бросал его в темноту…
Эта странная качка продолжалась бесконечно долго, темнота, сменяющаяся видением, выматывала, как если бы его посадили в бочку и, закрыв, начали ее крутить… Было тяжело, до тошноты тяжело, и Алеша звал отца, просил, чтобы он остановился, но папа бросался под танк, и опять наступала темнота. Понимая, что отца больше нет, проваливаясь в небытие, Алеша звал маму. Но ее не было. Ее упорно не было, будто не было вовсе. Алеша знал, что она где-то тут, и, собирая последние силы, звал ее, но мамы не было.
Наконец яркий свет взорвавшейся гранаты приобрел какую-то желтую окраску и словно остановился. Алеша внимательно разглядывал светлые блики перед собой, пока, наконец, не понял, что это солнце. Был уже закат, и на потолке двигались последние лучи.
Алеша оглянулся и увидел рядом с собой множество кроватей и в белом халате Веру Ивановну.
– Ну вот, – сказала она, садясь на краешек кровати. – Ну вот и все. Теперь дело пойдет! – и засмеялась.
Алеша все еще озирался вокруг себя. На кроватях лежали взрослые.
– Не вертись, – сказала Вера Ивановна, – ты в госпитале.
– Где мама? – хрипло спросил Алеша.
– У нас карантин, ее не пускают. Но ты не волнуйся. Я буду к тебе часто приходить.
Вера Ивановна говорила еще что-то, но Алеше вдруг страшно захотелось спать, и он закрыл глаза, не в силах ее слушать.
Он подумал, что снова, наверное, провалится в темноту, но нет, качка кончилась; кончилось это тяжкое море, и сон у Алеши был светлый, похожий на потолок, расцвеченный солнечными пятнами.
Утром Алеша проснулся рано, за окнами еще стояла густая синь. Он полежал, пытаясь припомнить, что с ним было за это время, кроме качки и танков, но вспомнить ничего не мог. В углу кто-то громко застонал, и неожиданная мысль пришла в голову. Ведь он же был в том госпитале, где работала Вера Ивановна. Значит, где-то тут лежит тот раненый солдат, который знал отца!
Алеша тихонько вытащил из-под соседней кровати огромные шлепанцы. Длинные полосатые штаны соседа пришлось закатать так же, как рукава пижамы. Похожий на чучело, Алеша вышел в коридор. Тускло горели синие лампочки. Дорогу в большую палату он нашел безошибочно и быстро стал пробираться между кроватей.
Знакомая кровать была пуста. Алеша подумал было сначала, что тот раненый просто вышел, мало ли выходят люди среди ночи, но тут же в мрачном свете синей лампочки увидел, что кровать аккуратно заправлена.
