Святослав Логинов
Смирный Жак
И рыцарь Ноэль, Сеньор де Брезак, вышел против чудовища и сразил его. И Господь взял де Брезака.
Ночью то и дело принимался хлестать дождь, ветер налетал порывами, но, не сумев набрать силы, гас. Однако к утру непогода стихла, лишь косматые клочья облаков проносились по измученному небосклону. Главное же – града не было, а дождь не повредит ни хлебу, ни виноградникам, разве что вино в этом году получится чуть кислей и водянистей обычного.
Но о вине пусть печалится господин барон, Жаку до него дела нет, а капусте, которой у Жака много, дождь пойдет даже на пользу.
Как обычно, Жак поднялся до света и вышел посмотреть на небо. Ночное буйство еще давало себя знать, но уже было видно, что день окажется погожим. Среди разбегающихся туч глаз уловил мелькнувшую серую молнию. Верно, то Ивонна – деревенская ведьма пролетела верхом на черном коте и, разъяренная неудавшимся колдовством, канула в дымоход своей лачуги. Можно понять злость колдуньи: всю ночь накликать бурю и в результате всего лишь полить мужицкие огороды.
Первым делом Жак пошел проверить поле. Тропка через заросли крапивы и лопухов вывела его к посевам.
Хлеб в этом году родился на диво богатый. Колосья высоко несли тяжелый груз, и дождевая влага, запавшая между щетинками усов, казалась каплями живого серебра.
Жак быстро прошел чужие полосы. Его клин был крайним, ближним к лесу и потому особенно часто страдал от нашествия непрошенных гостей. Вот и сейчас Жак издали увидел, что его худшие опасения сбылись. Край пашни был смят, истоптан, изрыт.
Жак подбежал к посевам и опустился на корточки, разглядывая землю. Уже достаточно рассвело, и на потемневшей от дождя почве были отчетливо видны следы кабанов. Значит, не помогло верное средство, купленное у прохожего монаха, зря он целый день разбрасывал вдоль межи цветы и корни майорана, повторяя, как учил продавец: «Прочь, свинья, не для тебя мое благоухание!» Кабаны с легкостью перешагнули эфемерную преграду, и теперь с ними ничего не поделаешь: повадившись, они будут являться каждую ночь, пока не стравят весь урожай. И гнать их нельзя – мужик не смеет тревожить благородную дичь господина барона.
В иные дни Жак скрепя сердце пошел бы на псарню и передал бы доезжачим, что появились кабаны. Разумеется, барон не усидел бы дома, и, хотя охотничья кавалькада выбила бы хлеб ничуть не хуже, чем град, дикие свиньи после побоища зареклись бы выходить на поле, принадлежащее Жаку.
Но теперь охотников распугали слухи об огромном змее, облюбовавшем скалы Монфоре. Сам барон сидел в четырех стенах и держал мост поднятым.
Значит, с кабанами придется бороться самому, хотя это и грозит виселицей. И даже не виселицей – браконьеров вешают на дереве в лесу. Страшно, конечно, но отдавать хлеб на разграбление – страшнее. Жак готовился к войне с кабанами с того самого дня, как впервые увидел следы, хотя и надеялся, что майоран отпугнет разбойников.
Вернувшись с поля, Жак прошел за дом, где дымилась на утреннем солнце приберегаемая к осенней пахоте навозная куча. Из самой ее середины Жак вытащил длинную чуть изогнутую палку. Палка как палка, с двумя зарубками по краям. С ней можно пройти через всю деревню, и никто не заподозрит дурного. Поди определи сквозь слой грязи, что она вытесана из сердцевины старого клена, и попробуй узнай, для чего нужны две зарубки. Просто идет человек с палкой, а закона, запрещающего крестьянам иметь оружие, – никто не нарушает.
Дома Жак обмыл распаренный в навозе стержень, осторожно согнул его и привязал жилу, обмотав ее по зарубкам. Готовый лук он оставил сохнуть на чердаке неподалеку от теплой печной трубы.
За день кленовая древесина высохла и распрямилась, туго натянув тетиву. Такой лук не всякому под силу согнуть, зато выстрелом из него можно пробить закованного в сталь латника. Секрет лука вместе с легендой о латнике Жак получил от отца, участвовавшего в Большом бунте. Теперь секрет пригодился.
Стрелы Жак хранил дома под мучным ларем. Их всего две, зато это настоящие кипарисовые стрелы со стальным четырехгранным наконечником и густым оперением. Стрелы Жак нашел в лесу после одной из осенних облав, на которые съезжалось дворянство всей округи.
Жак завернул оружие в мешковину и, когда стемнело, отправился на поле.
На самой опушке леса рос огромный бук. Жак устроился на развилке толстых ветвей и принялся ждать. Ночь была безветренной и теплой. У края земли порой вспыхивали зарницы, но здесь было тихо. Ивонна, утомившись прошлой ночью, верно, спала, и вместе с ней на время уснули беды и несчастья.
Деревни Жаку не было видно, зато замок черной громадой темнел на берегу озера. В одном из окон горел свет, казалось, что замок смотрит красным глазом на затаившегося преступника. Птичий хор, переполнявший лес вечером, постепенно затих, зато в полную силу вступили цикады и кузнечики. Особенно цикады – серебряные бубенчики их голосов будоражили кровь, навевали мысли о чем-то давнем, молодом, ушедшем навсегда.
Над мохнатыми от леса горами медленно поднялась желто-оранжевая луна. Этой ночью она была безупречно кругла и чиста. Луна поднималась, блеск ее усилился, свет залил долину, звезды отлетели ввысь, а красный луч в окне башни побледнел и уже не всматривался так пристально.
Колокол на деревенской церкви пробил час. Над застывшим полем пронеслась в исступленной пляске распластанная летучая мышь. Потом, не тревожа колосьев и не приминая травы, поле пересекла полупрозрачная неоформившаяся фигура.
Даже не разглядеть, зверь это или человек. Видение прошло, не оставив следа, и уже через секунду вжавшийся в дерево Жак не мог определить, был ли здесь призрак или все только померещилось усталым глазам в обманчивом лунном свете.
Жак хотел перекреститься, но замер, не донеся руку до лба. Его слуха коснулся отчетливый и давно ожидаемый звук. Зашуршали кусты, раздалось тихое повизгивание и хрипловатое хрюканье вожака. На поле показалось стало кабанов. Их было не меньше дюжины, свиней, окруженных полосатыми тощими поросятами, шумливых подсвинков всех возрастов, молодых кабанов, которых вожак терпел, поскольку они еще не вошли в силу. Вел стадо огромный секач, возвышавшийся среди всех словно глыба черного камня. Изогнутые ножи клыков белели в свете луны.
Вепрь остановился на краю нивы, несколько раз мотнул головой, принюхиваясь, и разрешающе хрюкнул. Свиньи высыпали на поле, давя колосья, взрывая землю, громко чавкая. Вожак несколько времени постоял у кустов, но успокоенный тишиной, тоже двинулся на кормежку.
…А строже того возбраняется пугать дичь на корме криками и огнем и метанием камня и дерева…
Жак наложил стрелу, прицелился. Коротко свистнув, стрела вонзилась под левую лопатку зверя. Ноги его подломились, и он, не хрюкнув, не взвизгнув, ткнулся опущенной мордой в чернозем.
Кабаны, встревоженные непонятным звуком, сгрудились вокруг неподвижного секача, ожидая распоряжений и переговариваясь короткими нутряными повизгиваниями.
Жак выбрал кабанчика покрупнее и наложил вторую стрелу. Она вошла ему в бок, погрузившись до основания перьев. Кабан упал на спину, дрыгнул ногами, но вдруг вскочил и, дико вереща, метнулся к лесу. Стадо ринулось за ним, оглашая воздух нестройными воплями, круша кусты и частый подлесок. На поле осталась лишь туша убитого секача.
Жак спрыгнул с дерева, держа нож наготове, подошел к вепрю. Ткнул ножом в ноздрю, проверяя. Тот был мертв.
Стрелу Жак трогать не стал; если вепря найдут, то пусть думают, что просто ему удалось уйти во время недавней охоты. А вот убрать тушу с поля нужно.
