по экипажу, взводу и роте положить в землю собственными руками.
Хоронили, как правило, недалеко от места гибели. Если близко был населенный пункт – на его кладбище или на площади; в зарубежных странах – в оградах костелов. Если смерть настигала воина в чистом поле, то выбирали высоту или опушку леса или рощи. Чтобы можно было «привязать» топографически место захоронения к ориентиру. Штаб батальона обязательно составлял карточку места погребения, в которой описывалось место нахождения могилы.
В других случаях поступали иначе. Скажем, во время отражения ударов противника с целью деблокирования окруженной Корсунь-Шевченковской группировки в феврале 1944 года и танкисты, и пехота понесли значительные потери. В этой обстановке убитых хоронили в братских могилах. Место такого массового погребения выбирали у дороги, на высотке. Часть, назначенная ответственной за этот ритуал, также составляла карточку этого захоронения. В ней указывалось: место нахождения могилы; в каком ряду кто положен с указанием звания, фамилии, имени и отчества.
Бывали случаи, когда место своей могилы указывал сам смертельно раненный, последнюю волю которого старались исполнить.
В мае 1945 года, когда танковые армии с севера и юга устремились к восставшей чехословацкой столице, передовой отряд одной из частей ни то 3-й, ни то 4-й гвардейских танковых армий прорвался в центр Праги, завязав тяжелый бой. Танкисты, несмотря ни на что, отбивали у врага квартал за кварталом, помогая пражанам. Танкодесантник Беляков был тяжело ранен в живот. Его перенесли в маленький госпиталь восставших, что помешался в монастыре. Чехословацкие врачи пытались спасти советского солдата, но он был обречен. В монастыре на небольшой башенке находились куранты. И когда они мелодично отбивали определенный час, прислушиваясь к их голосу, солдат прекращал стонать, лицо его чуть светлело. А вскоре, когда ему стало очень плохо и заиграли часы, он попросил чешских врачей: «Когда я умру, похороните меня недалеко отсюда, чтобы я всегда слышал этот прекрасный бой». Это были его последние слова. Ночью он скончался… Пражане выполнили просьбу тяжело раненного воина. Его похоронили в скромном скверике в нескольких десятках шагов от монастырской ограды. И поставили незамысловатый памятник на могиле.
В чем провожали своего боевого товарища в последний путь? Чаще всего в той одежде, в которой он встретил свою смерть. Если было время, переодевали в чистое белье и обмундирование. Гроба не было. Танкисты заворачивали тело в кусок танкового брезента, а пехотинцы, как правило, в шинель. Дно могилы выстилали либо соломой, либо сосновыми ветвями, что было под руками. И осторожно опускали тело в вырытую яму, строго сориентированную с запада на восток. Под ружейные, а то и пушечные залпы засыпали землей. Устанавливали нехитрую пирамидку со звездочкой. Тут же, у свежей могилы устраивали короткие поминки – по сто «наркомовских» граммов. И снова в бой…
И только дважды: в январе 1944 года и почти ровно через год, когда хоронили своих командиров батальонов капитана Николая Маслюкова и гвардии капитана Ивана Якушкина, были сколочены для них гробы…
Что касается солдат и офицеров противника, то пока фашистские войска наступали на восток, они своих погибших хоронили на кладбищах. Когда мы погнали их на запад, то неприятная, но необходимая обязанность захоронения солдат врага возлагалась на «похоронные команды». В танковых соединениях и объединениях таких временных подразделений не было. Они, как правило, создавались в масштабе фронта. Зачастую в местах прошедших ожесточенных боев (к примеру, под Корсунь-Шевченковским, на Украине) для усиления названных команд привлекалось местное население…
Если для предания земле павших советских воинов выбирались, как сказано выше, кладбища, площади в населенных пунктах, а в поле – высоты, то врагов зарывали на бросовых, непригодных для дальнейшего использования землях. Никаких документов на эти места не составлялось. Может, кто-то сейчас и скажет, что мы тогда в этом вопросе поступали по-варварски. Но в то время и мертвый враг – оставался врагом. И к нему было соответствующее отношение…
Расплата
В последних числах марта сорок четвертого года мотопехотные и танковые части 5-го механизированного корпуса форсировали реку Прут и овладели плацдармом на его правом берегу. Линия фронта стабилизировалась. Нам, танкистам 233-й бригады, пришлось около двух недель вместе с пехотой удерживать занимаемые позиции, пока не подошли свежие резервы…
Хотя бригада к моменту выхода на советско-румынскую границу имела значительный некомплект танков, ей была поставлена задача оборонять участок правее шоссе, идущего на город Яссы. Нашим подразделениям противостояло до батальона пехоты противника, усиленного несколькими танками «Тигр», укрепившимися на господствовавших холмах. Линия фронта проходила строго с севера на юг, и яркое весеннее солнце в первой половине дня слепило противника, а во второй половине – нас. Обе стороны расположили свои боевые машины почти на переднем крае, существенно усилив противотанковую оборону пехоты. И мы, и гитлеровцы хорошо оборудовали свои позиции, вкопав танки так, что над землей виднелись только «макушки» башен. Надо сказать, что на тяжелые немецкие танки на лобовую часть корпуса и по всей окружности башни навешивались траки гусеницы. Это усиливало и без того мощную броневую защиту «Тигров» и «Пантер», а также способствовало рикошетированию бронебойных снарядов, попадавших в этот «неустойчивый надбой».
На западных скатах одной из высот находилась огневая позиция «Тигра». Отсюда его экипаж хорошо просматривал наше расположение почти до реки Прут. Прекрасная наблюдательная и прицельная оптика танка в сочетании с мощной 88-мм пушкой позволяла гитлеровцам вести точный огонь по любой цели – большой или малой. Примерно с 13 часов, когда солнце переставало слепить вражеских танкистов, все, что появлялось на дороге, немедленно уничтожалось. «Бешеный фриц», как его окрестили наши солдаты, не жалел осколочных снарядов.
Мы не могли ответить противнику подобными действиями, поскольку его оборона из-за всхолмленности открывалась нашему взору на небольшую глубину; к тому же приходилось беречь снаряды – их подвоз еще не был налажен должным образом. А так хотелось расплатиться! Наше терпение лопнуло, когда в течение двух дней горячий обед доставлялся несвоевременно, поскольку две кухни были разбиты, и пришлось еду на передний край носить в термосах.
Командир орудия сержант Анатолий Ромашкин, один из самых метких стрелков батальона, наконец получил разрешение выпустить два бронебойных снаряда. С точностью, наверное, до сантиметра определил расстояние до «Тигра» – 650 метров. Постоянно велось и наблюдение за поведением неприятельского экипажа. Расплата была подготовлена и осуществлена следующим образом. Ромашкин попросил пехотного командира выделить ему в помощники снайпера, с которым они выбрали позицию рядом с танком. С нее просматривалась вся башня «Тигра». Анатолий предложил снайперу – младшему сержанту Юрию Прохорову – огонь вести бронебойным патроном, в котором был более сильный пороховой заряд: «Мне, возможно, придется израсходовать оба отпущенных снаряда. Ты же, когда экипаж вылезет из люков, должен поразить цель с первого выстрела».
В течение двух дней, с рассвета и до 13 часов пока солнце не начинало слепить глаза, Анатолий и Юрий выслеживали «Тигра» – все безрезультатно. Мы, не зная причины отсрочки намеченной расплаты, торопили Ромашкина. Он отмалчивался. Суть «задумки» командира орудия состояла в следующем. Он терпеливо ждал, когда пушка «Тигра» будет хотя бы на пять-десять градусов повернута в сторону, подставив под выстрел «Шермана» ствольные бока. А она все это время смотрела на нас своим грозным дульным тормозом. При такой малой площади вероятность поражения «восьмидесятивосьмерки» близка к нулю…
