Идущие за ними натолкнулись на О'Лири, поспешно прикрываясь полотенцами, и, присоединяя свои крики к общему хору, стремительно побежали за первыми.
— О, нет, — пробормотал О'Лири, — снова не то…
Он быстро пошел по левой стороне, дошел до угла и услышал шум текущей воды. Лафайет попробовал пойти в другую сторону — впереди виднелась темная арка без двери. Едва он успел дойти до этого места, как из соседней комнаты на него налетело нечто огромных размеров, облаченное в какие-то немыслимые одежды. Раздался крик, который можно было сравнить разве что с ревом рассвирепевшей самки гиппопотама, кинувшейся на защиту своего детеныша. Мимо уха О'Лири просвистел сложенный зонтик. Он едва успел увернуться. Без всякого промедления ужасная великанша, издавая дикие вопли, перекрывающие своей мощью более слабый хор криков, предприняла новую атаку. Лафайет отступал, отражая град ударов, наносимых с неистовством молотилки.
— Мадам, вы не поняли! — закричал он, пытаясь перекрыть грохот. — Я забрел сюда просто по ошибке и… — В этот момент О'Лири поскользнулся. Мелькнуло квадратное красное лицо, изношенное, как подкладной лист у машинистки, с раскрытым ртом и сверкающими глазами. Последовал удар, как взрыв бомбы, — и Лафайет провалился в бездонную темноту.
— Я думаю, это было так, шеф, — произнес жирный голос. — Вчера вечером этот тип спрятался на мужской половине, так? После того как помещение закрыли, он поднялся вверх по веревке, пролез через слуховое окно, прошел по крыше, влез в другое слуховое окно, спустился по другой веревке и прятался в душевой до тех пор, пока не начались утренние занятия по современным танцам миссис Грудлок.
— Да? — спросил другой голос, липкий, как глина. — А куда он, по-твоему, дел веревки? Съел, что- ли?
— Да ну! Как он мог съесть сорок футов веревки, шеф?
— А так же, как он сделал все остальное, что ты тут наплел, недоумок!
— Как?
— Послушайте, я, кажется, понял, шеф, — раздался взволнованный голос. — Он переоделся сторожем!
— Это здание охраняет всего один сторож. Ему девяносто лет. Есть отметка о его уходе после работы. Кстати, в прошлом году он жаловался, что видел голую женщину. Да, парни, вы точно проверяли боковую дверь?
— Она была закрыта надежней, чем пояс с деньгами у шулера, шеф.
— Ну, а у меня такая версия, — начал еще один голос, — он вошел, переодевшись женщиной. А очутившись внутри…
— Он надел узкие бриджи и плащ и напал на старую леди Грудлок. Ха!
Дискуссия продолжалась. О'Лири сел, поморщившись от боли в затылке и в других частях тела, которое представляло, казалось, коллекцию болезненных точек — от удара меча Алана, от уколов гвардейцев пиками, ну и от всевозможных других пинков, ударов и падений. Лафайет огляделся. Он находился в маленькой комнатке с бетонным полом и цементными стенами, побеленными известкой. Тут же стоял унитаз без какой-либо крышки («Совсем даже не лишняя вещь», — отметил про себя О'Лири), раковина с одним краном и зеркалом наверху. К стене были привинчены две лавки. На нижней он как раз и сидел. Через широкую дверь с железной решеткой была видна часть коридора, выкрашенного в коричневый цвет двух оттенков, и другая дверь, тоже с решеткой. За ней располагалась группа мужчин в широких темно-синих костюмах и брюках, вытертых на заду до блеска. Поверх широких бедер на ремнях болтались кобуры из толстой кожи.
Лафайет встал и подошел к маленькому зарешеченному окошку. Первые лучи солнца едва коснулись лужайки перед окном — все вокруг еще было наполнено дремотой. Он увидел парк с пушкой времен гражданской войны и улицу с второсортными магазинами города Колби Конерз. О'Лири попятился и снова сел на лавку. Он был дома — по крайней мере это уж можно было утверждать точно. Но как, во имя всех святых, каким образом он попал в окружную тюрьму? После того как он побывал в подвалах дворца, Лафайет мог с уверенностью сказать, что его нынешние апартаменты значительно совершеннее аналогичных артезианских заведений, и потом…
— Ах, да, гурии, этот пар и огромная женщина с зонтом…
— Слушай, шеф, — заговорил полицейский с неприятным, как наждак, голосом, — а какую статью мы повесим на этого шутника?
— Что ты имеешь в виду — какую статью? Подсматривание, нарушение права владения, взлом, кража?
— Мы не обнаружили сломанных замков, шеф. Может, незаконное проникновение, но вход в баню никому не запрещен.
— Но не в женскую же половину! Да кроме того, он еще, небось, и стянул что-нибудь!
— Нет, не успел. — Оценив реплику, полицейские грубо заржали.
Тут прорезался снова тот, с нетерпеливым голосом:
— Так какое наказание будет ему за то, что он подглядывал за голыми бабами, шеф?
— Да, шеф, а разве можно инкриминировать ему слежку, если он занимался этим средь бела дня, открыто?
О'Лири перестал слушать эти юридические споры. Тут было что-то очень странное. Из того, что говорили полицейские, было ясно, что он очутился в женской бане. Уж это-то точно был не сов, свидетельством чего служила шишка на затылке. Она образовалась, когда пол из плиток неожиданно поплыл вверх и сильно стукнул его по голове. А эта бой-баба позвонила в полицию, и теперь он в камере. Но как и почему он оказался в душевой комнате — вот бы что сначала выяснить. Он находился сейчас где- то в пяти кварталах от пансиона миссис Макглинт. Вдруг его осенило: ведь приблизительно такое же расстояние разделяло таверну «Секира и дракон» и дворец. Значило ли это, что он на самом деле прошел то расстояние, которое он проходил во сне? И вообще, передвигался ли он, когда видел во сне, что идет? Но на нем не было пижамы.
Лафайет оглядел себя — да, он был в брюках. Узкие брюки темно-синего цвета были слегка вытянуты на коленях. На ногах — неглубокие башмаки с тонкими подошвами и серебряными пряжками.
В нем нарастало волнение, подобно нарастающему звуку приближающегося барабана. Все-таки тут есть что-то странное, самогипнозом это не объяснишь.
Артезия — это не сон; одежда, которую он там получил, была вполне реальна. А если одежда настоящая — он снова потрогал ее и потянул, убедившись в абсолютной материальности ткани, — то, может, и все это тоже?
Но тогда получается какая-то идиотская история! О'Лири снова встал. Его раны и шишки тут же неприятно напомнили о себе. Вот и они тоже совершенно настоящие. Лафайет оглядел камеру. Ну, не могло же быть так, что ты лег в постель и заснул, а потом проснулся и узнал, что все это было на самом деле! Может, он был дома и видел сон, что он в Артезии, а там ему приснилось, что он в тюрьме?
«Черт! Если это так, то он, похоже, безнадежно влип».
О'Лири ощупал рукой стену — она была шершавая, холодная и твердая. Даже если это не настоящий цемент, то уж очень похожий.
Лафайет вернулся к лавке и сел. Да, ему будет очень трудно объяснить все это мистеру Байтворсу. Когда разнесется слух, что его арестовали в женской душевой и при этом на нем были весьма странные брюки и рубашка с кружевами, — тогда все, прощай, работа. Даже если полиция его выпустит, что очень маловероятно, судя по тому, в чем его хотят обвинить. Он должен что-то сделать. Но что? Если бы он оказался снова в Артезии, можно было бы представить себе ключ от своей комнаты, а потом действовать по обстоятельствам. А здесь, в Колби Конерз, все складывается не так-то просто. Твердые предметы остаются по-прежнему твердыми. Если тебе потребуется, скажем, телефон, то ты должен сначала отыскать где- нибудь любой аппарат фирмы «Бел». Это не то что свистнул — и на тебе…
Лафайет сидел, пытаясь контролировать и сдерживать свое пылкое воображение. В конце концов кто, как не он, создал во сне всю эту Артезию? Почему бы тогда не представить маленький телефонный аппарат? Он может быть где-нибудь в коридоре, на стене. И вот если бы он смог дотянуться до него сквозь решетку… Стоит попробовать.
