Молчание этого дома было таким громким, что склоняло к безделью. Мы не разговаривали без умолку. Ви, казалось, забыла, как надо быть мамочкой Ви. Она читала какую-то книгу, и это было нечто такое, чего я не знал за ней раньше. Я принял душ и сбрил со своего лица густую черную бороду, рассмотрев наконец как следует шрам на правой скуле. Довольно глубокая длинная отметина, покрытая струпьями. Такую рану следовало зашить давным-давно. Руками искусного хирурга. Шрам от ножа — совсем не тот тип шрама, который вызывает доверие у клиента.
У адвокатов не должно быть шрамов.
Ну, адвокат я или нет, но в контору я позвонил. Когда Сирил снял трубку, он задыхался от новостей:
— Насчет претензии Салливанов о компенсации. Мы получили дармовую оплату в сто тысяч фунтов. От компании «Бэч АГ» из Роттердама.
— И с какими комментариями? — спросил я.
— Без комментариев.
— Примите деньги, — сказал я. — И отправьте их вот по этому адресу.
Я дал ему адрес.
— Я добавлю к нему определенные важные сообщения, требующие вашего непосредственного внимания, — сказал Сирил.
— Добавляйте, — ответил я. — И можете принять к сведению предупреждение о вашем увольнении.
— Увольнении? — переспросил он.
Впервые за то время, что мы были знакомы, его голос звучал удивленно.
— Я закрываю контору, — сообщил я. — Переезжаю в Шотландию.
Молчание.
— До свидания. Сирил, — сказал я. — Приезжайте как-нибудь к нам погостить.
И я повесил трубку, порывая с Садовой улицей и с обломками жизней других людей.
Фиона позвала меня проведать «Зеленого дельфина», мягко покачивающегося на причале в середине залива. Утомление растянуло мое восприятие жизни, как жевательную резинку. Я чувствовал себя как бы под действием наркотика. Голова не кружилась, но все чувства были обострены и все, на что бы я ни смотрел, было промыто каким-то новым светом.
Мы шли с Фионой, переплетя пальцы рук, словно любовники в парке. А черный торф на оставшемся после взрыва шраме уже зеленел травой.
Мы все вместе готовили обед. Мы хохотали на кухне и кидались друг в друга французской фасолью. Позвонил Чарли Эгаттер и сказал, что завтра он собирает экипаж для «Трех Бенов». Вот мы вроде бы и были на празднике. Я полагал, что мы были на празднике. Ви крутилась вокруг нас с изумительной бодростью — я и не подозревал, что она на это способна. Мы с Фионой подшучивали друг над другом, и висли друг на друге, и были впору друг другу как нельзя лучше. Это было так, словно мы плыли по какому-то волшебному озеру, где все было теплым и ласковым. А я-то уж и позабыл, отчего люди смеются, пользуясь обычно смехом только как способом сказать себе, что дела не так уж и плохи, когда: я знал, что они плохи.
За обедом мы пили воду, чтобы не повредить Ви. Мы с Фионой разговаривали с ней, потому что происходившее между нами двумя было слишком мощным, чтобы нам друг для друга требовались еще и слова. Ви все время хихикала и ела непривычно много — тушеную оленину и лангустов, которых Гектор наловил в свои корзины. После обеда Ви сказала:
— Я иду в постель.
Было половина десятого. Ви, никогда не ложилась спать раньше трех часов ночи.
— Быть не может! — изумился я.
— Я чувствую себя чертовски хорошо, — сказала она и улыбнулась. Это был некий новый тип улыбки, словно она смотрела на мир, а не на то, что творилось внутри ее головы. — Я не даю вам добраться друг до друга.
Если бы она сказала подобное раньше, это причинило бы нам боль. Теперь же это было сказано почти с тоской. Мы с Ви посмотрели друг на друга и рассмеялись, потому что Ви была права и не было никакого резона отрицать это. Мы пожелали друг другу доброй ночи. Высокие каблучки Ви процокали вверх по лестнице. Мы посидели вдвоем в состоянии этакого радостного жара. Но недолго. Спустя десять минут мы тоже поднялись наверх.
Постель была большой, сделанной из меди, которая светилась в красном свете заходящего солнца. Окна там были с трех сторон, в комнате парила застоявшаяся теплота жилья, которое весь день нагревало солнце. Мы быстро разделись, почти стыдливо — каждый на своей стороне постели.
— Я захотела тебя, когда мы поехали нырять, — сказала она. — В первый раз.
Ее груди были тяжелыми, а живот плоским.
— Я тоже, — сказал я.
Не слишком красноречиво, но у этого было достоинство правды. Она улыбнулась своей безгранично понимающей улыбкой. Я положил руки на ее бедра и притянул ее к себе. Ее пальцы обхватили мою голову. Мы целовались долго и нежно, и, казалось, это длилось целый год. Ее дыхание на моем лице стало горячим.
— Сейчас, — сказала она.
Это было отчасти слово, а отчасти — слабый шумок, который могло бы издать какое-нибудь животное. И мы взяли друг друга. Это было хорошо и медленно, и это все продолжалось и продолжалось, пока не поднялся ночной ветер и не зашелестел листьями эвкалипт за окном. Этот шелест слился с шелестом нашего дыхания и с горячим биением крови.
Стало темно. Мы лежали бок о бок. Она шарила пальцами по моему лицу, как слепая. Вот они задержались на моей правой скуле, на этом шраме. Она глубоко вздохнула и выдохнула. И это был первый несчастливый звук, который я услышал за весь вечер.
Я погладил рукой ее гладкий бок. Она зарылась в меня поплотнее. Ее рот двигался по моей шее, как горячая улитка. Я не хотел, чтобы она была несчастной в этот вечер. Вот почему я не рассказал ей, кто на самом деле убил Эвана и что я должен был делать с утра.
— Останься со мной, — сказала она.
— Конечно.
— Насовсем.
— И ты тоже.
Прошло еще много времени, прежде чем мы заснули.
Я спал как убитый. А пробуждение было подобно подъему сквозь теплую темную воду. И когда я в конце концов открыл глаза, было уже светло. Было не только светло, а солнце вливалось в окно и лежало на полу в заводи американского ковра из разных лоскутков. Подушка рядом со мной была пуста.
Я выкатился из постели, натянул брюки и заковылял вниз, на кухню. Там все было убрано, завтрак давно прошел. На моем «Роллексе» было десять часов утра. Из-за окна доносился какой-то звук. Это была Ви, половшая цветочную клумбу. Ви, половшая цветочную клумбу! «Фиона, — подумал я, — ты гений». Я чувствовал себя исключительно счастливым. Насвистывая, я с усилием поднял оконный переплет.
— Кофе выпьешь? — спросил я.
Ви подняла голову. Ее лицо покраснело от работы и свежего воздуха.
— Пока нет, — сказала она. — Спасибо. — Ви улыбнулась снова улыбкой, лишенной притворства и хитрости. — Удивлен? — спросила она.
Я хотел сказать ей, что это потрясающе — видеть ее не в постели до самого ленча. И еще более потрясающе — видеть не ее двухдюймовые ногти, а просто женские руки, которые касаются земли, выискивая сорняки. Прежде я бы поспешил высказать ей все это. Теперь же я только и сказал:
— Конечно.
Наступила пауза. Я чувствовал, что она чего-то недоговаривает. Ублюдок ты, Фрэзер.
— Ты выглядишь очень хорошо, — сказал я.
— Я чувствую себя прекрасно, — сказала она. — Фиона — удивительное существо...
— А где она?