отказывался принимать эту информацию. Счастливое время наивного и романтического отрочества не могло быть таким кошмарным.
Он знал, что Соню удочерила приличная семья партийных работников. Зинаиде Васильевне, которая стала приемной матерью Сони, было почти сорок. Она и ее муж понимали, что шансы завести своих детей у них очень малы, и они приютили десятилетнюю Соню у себя в шикарной квартире в центре города.
Павлик часто приходил к ним в гости и радовался от всей души тому, что она теперь живет в заботе и достатке. Конечно, отчасти он радовался и за себя – он, росший в интернате сын сторожа и дворничихи, вхож в элитное столичное общество. Соня приглашала его к ним домой на празднование новых годов. Павлик помнил шикарные наряды Зинаиды Васильевны, которые та надевала к столу. Максим Александрович всегда говорил длинные тосты, торжественно при этом встав.
Речи его были пафосными и косноязычными одновременно. Все присутствующие слушали его, затаив дыхание, силясь понять смысл невероятных речевых оборотов. В кульминационный момент своего спича Максим Александрович достигал такой высокой ноты проникновенности, что каждый раз в углу его правого глаза появлялась скупая мужская слеза. Это всегда действовало на кого-нибудь из гостей – как правило, это были сотрудники по партийному аппарату Максима Александровича, дамы бальзаковского возраста, еще сохранившие в душе романтические грезы, которые они ловко «конвертировали» в надежды о светлом будущем страны, чувствуя свое призвание в том, чтобы быть преданными коммунистическими гражданами. Некоторые из них вынуждены были отворачиваться в сторонку, чтобы украдкой смахнуть слезу. Высоколобые представители сильного пола отводили взгляд, крепко задумавшись над очередным невероятным посылом коллеги, некоторые каламбуры Максима Александровича заставляли их крякнуть, но они тут же брали себя в руки и делали вид, что закашлялись. Максиму Александровичу никто не хотел попасть в немилость. Его знали на работе как жестокого и беспринципного работника, уверенно продвигающегося вверх по карьерной лестнице благодаря своей маниакальной преданности делу и способности вовремя донести на всех и вся.
К своей жене Максим Александрович относился всегда со вниманием, чем рождал некоторую зависть у женской части друзей семьи. Но никто, кроме этой пары, не знал драмы их отношений: с тех пор как некогда хрупкая и субтильная Зина, нажила полные бедра и несколько рыхлых складок на животе, Максим Александрович отказывался исполнять свой супружеский долг, несмотря на то что сам толстел с каждым годом. Отсутствие интимных отношений было главной причиной того, что в этой семье не было детей. Они не могли появиться – по определению.
Павлик был частым гостем в доме Краско. Он видел, что к своей падчерице Максим Александрович проявлял внимание и нежность, которых так не доставало детдомовцам. Несмотря на большую загрузку на работе, отчим старался выкроить хотя бы несколько минут в день для того, чтобы поинтересоваться ее школьными делами, помогал ей с домашними заданиями. Зинаида Васильевна прививала Соне хорошие манеры, учила ее, как надо держаться в обществе. От Сони не требовалось ничего, кроме того, чтобы поддерживать порядок в своей комнате и хорошо учиться.
Паша воспринимал новую семью своей подруги как «зацепку», посредством которой он и Соня могли выбиться в люди, перестать быть изгоями, стать как все, а может, даже влиться в высшее общество. Эта семья была мостом между их неудачным прошлым и столь желанным солнечным будущим.
Он вспоминал, как иногда, в редкие свободные дни, Максим Александрович вместе с ним и с Соней отправлялся в кино. И перед сеансом они пили лимонад в буфете. А потом гуляли неспешно по улицам, изображая сценки из только что увиденного фильма, и Максим Александрович покупал им с Соней у стоящих на углу лоточниц пирожки и мороженое – пломбир или «Лакомку».
Павлик передернул плечами, пытаясь отогнать от себя значение слов, несколько минут назад произнесенных подругой. Невозможно! Просто невозможно, чтобы Максим Александрович…
Соня знала о трогательном отношении своего друга к ее приемным родителям. Она знала, что не склонный никому доверять и открываться, Павлик проникся уважением к семье Краско. Поэтому она не рассказывала ему об ужасах своего отрочества. Она даже придумала легенду, которой придерживалась все эти годы, чтобы как-то объяснить отсутствие связи с ними – чета Краско переехала жить за границу. Соня берегла и так настрадавшуюся психику своего друга.
Постепенно Павлик пришел в себя.
– Он тебя изнасиловал? – произнес он еле слышно, и как будто сам испугался того, что сказал.
Грустная ухмылка опять исказила красивые губы Сони.
– Но почему ты не вернулась?
– Куда? В интернат? Чтобы со мной это сделали тамошние отморозки? – Соня приложилась к бокалу с вином. – Считай, что из двух зол я выбрала меньшее.
Соня смотрела на тарелку с сыром, которая продолжала крутиться под ее быстрыми пальцами. Создавалось впечатление, что Соня погружалась в гипнотический транс. Ее речь была медленной, тон – ровным.
– Сначала я делала вид, что не замечаю, как он подглядывал за мной, когда я переодевалась, когда я принимала ванну. Помню, я втихаря замазывала пластилином все замочные скважины в дверях между комнатами. Мне казалось, что его подглядывающий взгляд везде. Потом я делала вид, что не вижу и не слышу, как он приходил в мою комнату по ночам, садился рядом с моей кроватью и долго пристально смотрел на меня. Я считала, что это моя расплата – та цена, которую я должна заплатить за свою удачу, за то, что меня удочерили, что я не просыпаюсь и не засыпаю в этом ужасном детдоме, не ем ту гадкую еду, не ношу ту мерзкую, синтетическую одежду, не смахиваю с подушки тараканов, не доказываю каждый день, каждый час, что я – крутая, что со мной не надо связываться, что меня обижать опасно. Я поняла, что от Краско мне надо будет сваливать, но я ждала подходящего случая. Я слышала разговоры о том, что Зина и он собираются покупать дачу, и понимала, что мне осталось подождать совсем немного. Я ошибалась. С момента, когда я впервые услышала разговоры о покупке дачи, до момента, когда в их сейфе скопилось достаточное количество «деревянных», прошло два года. И цена моего пребывания в этой семье нешуточно возросла. К пятнадцати годам я отработала домашний уют и расположение Максима Александровича уже по-взрослому. Порой мне казалось, что еще чуть-чуть, и я убью его, прирежу эту жирную свинью и сброшу с девятого этажа. Или придушу его во сне одним из его мерзких лоховских галстуков. Но я терпела. Я слишком долго терпела, чтобы взять и вернуться в интернат или чтобы уйти вот так ни с чем и оказаться на улице.
Павлик ошарашенно смотрел на Соню.
– Я ушла с деньгами, оставив на кухне записку, в которой предупредила, что, если они начнут меня искать, я заявлю в милицию о домогательствах отчима. Они меня не искали. Ну a потом ты все знаешь… Я сняла квартиру в Кунцево, и мы зажили на славу!
Павлик сидел, ссутулившись, и смотрел невидящим взглядом перед собой. Соня вылила остатки вина в свой бокал. Ее движения были замедленны, руки слушались с трудом. Несколько бордовых капель упали на стол, образовав микро-лужицы на стеклянной поверхности. Соню это почему-то развеселило.
– Я ж сама ушла из школы. Получила аттестат после девятого класса и свалила. Потом устроилась на спецкурсы подготовки к универу.
– Сама?! Ты сама поступила в МГУ? Без Краско?! Не может быть! Ты врешь! Это нереально! – Павлик вскочил со стула. Все, что говорила Соня, было невероятно. Нет, нет, он не хотел этому верить.
Соня отвернулась. Ее начинало мутить.
– Открой, пожалуйста, окно. И сядь. Меня опять тошнит.
Павлик распахнул форточку.
– Сама, ни сама… Какая разница? Чего ты так заводишься? – Соня с ногами забралась на стул, обняв руками колени.
Павел заметил, что в хмелеющей Соне проскакивает не свойственные ей грубость и агрессия.
– Перед тем как свалить из школы, я встретила Петра Львовича. Он снимал кабинет в нашей школе для занятий со своими пациентами и был кем-то вроде школьного психолога. Как-то раз он зашел к нам в класс и раздал брошюрки с психологическими тестами, какие-то опросники, связанные с темой скрытой агрессии. Мы все их заполнили и вернули. А через неделю к нему в кабинет пригласили несколько человек, включая меня. Мы все говорили с ним по очереди. Тет-а-тет. Петр Львович предложил мне пройти еще несколько тестов. Я заходила к нему в кабинет все чаще и чаще. Я чувствовала, что рядом с этим человеком я впервые могу быть сама собой. Мне не нужно притворяться. Он меня понимал с полуслова. Когда я притворялась или хитрила, он это сразу же чувствовал. Все это теряло смысл рядом с ним. Он спрашивал, кем я хочу стать. Я говорила, что интересуюсь журналистикой. Он как раз преподавал психологию на журфаке в МГУ. Он и помог мне туда устроиться сначала на подготовительные спецкурсы, а потом в универ. И ты тоже там благодаря ему, собственно, и оказался.
Павел стоял у окна, скрестив на груди руки, спиной к Соне. Он молчал. На кухне повисла долгая и тяжелая пауза. Вечер плавно переходил в ночь, а ночь в раннее утро, а они все говорили и говорили.
– Зачем ты мне врала? Зачем ты создавала эту сказку вокруг своих приемных родителей? Почему не сказала правду? Зачем мне было знать, что твоя великая и могучая приемная семья сняла тебе прекрасную квартиру, предоставляла тебе полную свободу, поддерживала материально и даже мне помогла поступить в институт? Зачем меня-то было сказками кормить?
Соня вместо ответа медленно кивала головой. Ей было грустно и совсем ничего не хотелось объяснять.
– Я не знаю. Не хотела тебя расстраивать… А может, мне самой хотелось так думать. Хотелось верить в то, что я не одна, что рядом со мной есть люди, на которых я могу положиться, которые поддерживают меня, которым я могу доверять.
– У тебя всегда был я.
– Да. Но ты мне как младший брат. Я всегда чувствовала за тебя какую-то ответственность, понимаешь? А мне самой иногда так хочется быть слабой. – Соня опустила голову на руки. Она говорила все медленней и медленней, ее язык заплетался.
– Знаешь, Павличек. Я тебе такую вещь скажу, только ты не падай.
Павлик напрягся. Он не был уверен, что готов выслушать что-то еще подобное. В тайне души он надеялся, что Соня настолько пьяна, что те вещи, о которых она теперь говорит, являются не чем иным, как плодами ее бурной фантазии или последствиями травмированной в детстве психики. Он раньше сталкивался с тем, что алкоголь рождает разные параноидальные галлюцинации. Этот синдром встречался среди успешных бизнесменов с бандитским прошлым. Заработав кучи денег на обмане, они сами панически боялись быть обманутыми, подозревая в предательстве всех и вся. Один его знакомый в сильном подпитии любил рассказывать ужасающие небылицы о том, что его хотят похитить, ограбить или убить, рассказывал, что был в плену у инопланетян и они обещали охранять его бизнес. Бред нес полный, но был настолько в своем рассказе убедителен, что невольно ему начинали верить. С этим горе-бизнесменом все было ясно. Но почему у Сони вдруг открылся дар сказочника, Павел не понимал.
Он силился запомнить все, что видел и слышал в этот вечер. Ведь Соня просила его рассказать, если что-то в ее поведении будет аномально. Не мешало бы все это записать, а то к утру он все забудет, но вставать и идти за ручкой и блокнотом не хотелось, поэтому Павлик оставался на месте.
Соня пьяно улыбалась и смотрела полуприкрытыми глазами другу в лицо.
– Я ни разу не кончала.
Павлик икнул от неожиданности.
– Я даже не знаю, что это такое! – выпалила она и уронила лицо в ладони.
