Они все выглядят на одно лицо.
Одно место преступления ничем не отличается от другого: к тротуару припаркованы одинаковые патрульные машины с включенными мигалками, и только номера меняются от участка к участку. Место преступления везде огораживается одинаковыми деревянными панелями с диагональными черно-белыми полосами. И надписи: «Место преступления. Не входить». Густой черный цвет на фоне белого, как смерть; одно и то же, одно и то же. И полицейские повсюду выглядят одинаково, будь то зима или лето, весна или осень. Разве что погода меняется, да и то не всегда.
У патрульных на месте убийства всегда делается немного торжественный, немного испуганный вид; они велят прохожим не останавливаться, идти своей дорогой: «Ребята, не на что тут глазеть», но на самом деле в глубине души вполне сочувствуют их любопытству, словно они здесь не блюстители закона, а обычные зеваки. Было холодно. В прежние времена патрульные в этом городе носили зимой плотные синие пальто, а теперь – просто байковые длинные кальсоны под штанами, что придавало иным из них вид куда более внушительный, чем в действительности. Они мотались по городу, переговариваясь друг с другом шепотом, и повышали голос только тогда, когда отгоняли прохожих от места преступления. Сейчас они шептались об убийстве.
И детективы тоже были похожи друг на друга, как братья-близнецы. Высокие мужчины мощного телосложения – Карелле даже иногда казалось, что полицейских берут в детективы не за их способность делать разумные выводы или выдвигать безумные гипотезы, но за соответствующий рост и вес. Как правило, детективы не носили шляп, не вынимали изо рта сигарету. Многие ходили в приталенных коротких куртках на молнии с манжетами. Посторонний человек вполне мог подумать, что детективы, появившиеся на месте преступления, только что покинули кегельбан.
А полицейских из отдела по расследованию убийств было как раз очень просто узнать: все они выглядели и говорили, как Моноган и Монро. Эти, конечно, являлись совершенными образцами, у других могли быть какие-нибудь небольшие отклонения, но суть одна. Из всех цветов они предпочитали черный. Черный – цвет смерти. Был в свое время знаменитый полицейский этого отдела, некий Сондерс, который всегда был одет в черное с головы до пят. Его подвиги стали легендой, и прозвище у него было подходящее – черная Чума. Черные брюки, черный пиджак, черный галстук на белоснежной рубахе, зимой – черное пальто и, наконец, черный котелок, который он как-то, навещая деда с бабкой, купил в Лондоне, где Скотланд-Ярд принимал его как заезжую знаменитость. И еще, когда шел дождь, он брал с собой черный зонт, называя его «зоунтиком», на манер бабушки, которая жила в доме, занимавшем едва ни целый квартал. Распутать дело об убийстве – для него было, что орех расколоть. В те времена отдел действительно расследовал убийства, не то что сейчас, когда их передают детективам из разных участков. После Чумы в черное начали одеваться и другие полицейские отдела. Это стало знаком принадлежности к элитной части. Видишь полицейского в черном штатском, можешь быть уверен – из отдела убийств. И даже детективы из городских участков порой облачались в черное, в надежде, что их примут за людей из Отдела.
Но это было давно. Теперь полицейских из Отдела, за вычетом ветеранов, отличишь разве по хозяйскому виду, с каким они являются на место преступления – просто самодовольные бюргеры, выглядывающие из окон своих огромных особняков. Жетоны их ничем не отличаются от жетонов детективов – голубая эмаль в золотой каемке; разве что надпись другая: «отдел убийств». У всех детективов, прибывающих на место преступления, жетоны приколоты к пальто или пиджаку. Их не отличишь друг от друга.
И женщина, неловко лежащая на площадке второго этажа, выглядела, как всякая жертва убийства, – их тоже не отличишь друг от друга. Когда видишь много смертельных ран, они утрачивают всякую специфику – разве что медэксперт улавливает ее. Какая разница, как тебя убили – застрелили из пистолета или обреза, ударили ножом, зарубили топором, проломили голову ледорубом или бейсбольной битой, результат один – и он без устали напоминает детективу-оперативнику, что жизнь – штука хрупкая. Но напоминает он и еще кое-что и это кое-что как раз и делает работу такой тяжелой. Он напоминает детективу, что жизнь в этом мире ничего не стоит. Что смерть может обрушиться внезапно и совершенно бессмысленно – а в глазах Кареллы насильственная смерть всегда была бессмысленной. Такой смерти невозможно найти разумное оправдание.
Двое санитаров положили тело на носилки, и один из них уже собрался накрыть его резиновой накидкой. Карелла представился и попросил подождать, ему хотелось бы посмотреть на убитую.
– Нам велели убрать ее отсюда, – недовольно буркнул санитар.
– Хорошо, но мне-то всего минутка и нужна, – сказал Карелла.
– Здесь медэксперт командует, когда увозить труп, а когда не увозить. И к тому же, что вы здесь делаете? Разве вы расследуете это дело? Мне казалось, тут был другой офицер.
Карелла промолчал. Он склонился над трупом и пристально посмотрел в глаза убитой, словно надеялся найти в них отражение убийцы. Рана на шее выглядела устрашающе, и он отвернулся. На руки убитой были надеты пластиковые мешочки – как всегда в случае ножевых ран. Ни один добросовестный медэксперт не упустит возможности поискать под ногтями у жертвы кровь или кусочки кожи с лица или руки убийцы.
– Ладно, забирайте, – произнес Карелла.
– Ну что, уже все вычислил? – насмешливо спросил санитар. – Знаешь, кого арестовывать?
Ни слова не говоря, Карелла поднялся с колен и пристально посмотрел на санитара. Тот явно вздрогнул и поспешно принялся накрывать тело резиновой накидкой. Вместе с напарником они подняли носилки и понесли к ватине.
– Карелла? – окликнули его откуда-то сзади.
Карелла обернулся. Напротив него стоял плотно сбитый мужчина с голубыми глазами и светлыми волосами. Жетон, прикрепленный к лацкану его твидового пальто, свидетельствовал о принадлежности к племени детективов.
– Таубер? – в свою очередь осведомился Карелла.
– Да. Стало быть, приехал?
– Приехал.
Рукопожатием они не обменялись. Это вообще не принято среди полицейских. Даже на приемах, организуемых разными благотворительными обществами, они не жмут руки. «Странная профессиональная привычка», – подумал Карелла. В средние века рыцари протягивали друг другу руки, чтобы показать, что в кулаке не зажата рукоятка кинжала: оружие было спрятано в рукаве. Может, у полицейских нет ножей, которые надо укрывать?
– Видел ее? – спросил Таубер.
– Да, посмотрел.
– Тут женщина-полицейский. Кое-что нашла, я собираюсь послать это в управление, как положено. Но может, ты тоже хочешь кинуть взгляд? Знаешь Янга из отдела по расследованию убийств?
– Нет.
– Это он сказал мне, что ты займешься делом, – если приметы совпадают, то и убийца, возможно, один и тот же. Ну что, перерезанное горло – это одно. Но я еще вспомнил, что в твоем уведомлении говорилось, что обе жертвы – слепые и что у них ничего не взяли, верно?
– Так.
– Ну вот. У этой были в сумочке двадцать два с половиной доллара, на шее золотой крестик, на правой руке небольшое золотое кольцо с изумрудом. И еще хороший аккордеон, вон он, у стены, я уже присобачил к нему бирку, долларов двести, наверное, стоит, а? И ничего не взяли. Так что ограблением здесь и не пахнет. В общем, я думаю, это тот же случай.
– Похоже на то.
– Поверь, я не стараюсь спихнуть все на тебя. У меня сейчас полно работы, но в конце концов, какая разница – одним делом больше, одним меньше. Просто мне кажется, что это твой клиент.
– Понимаю. А кто нашел тело?
– Да один парень, он живет в этом доме. Я задал ему несколько вопросов, но, может, ты сам захочешь с ним поговорить? Если только возьмешься за это дело. Ну так как?
– Да, наверное, берусь.
– Хочешь, чтобы я задержался?
