меня лежали почти шестнадцать сотен, все, за исключением двух сотен, в дорожных чеках.
Пинелли взяли очень много вещей, главным образом для Кэти. В снежный мартовский день накануне отъезда я загрузил машину. Большой багажник заполнился до самого верха. Заднее сиденье я заложил чемоданами почти до крыши, оставив место только для одного человека. Кэти считала себя большим специалистом по укладке багажа. Поэтому она захотела все упаковать по-своему.
В конце концов, я не выдержал.
– Кэти, может быть, мне следует купить шоферскую кепку и форму, чтобы лучше выполнять ваши распоряжения?
Она выпрямилась и взглянула на меня так холодно, как на меня еще никто не смотрел.
– Постарайтесь выполнять свои обязанности без комментариев, Стассен, и мы поладим.
Мы стояли около «крайслера». Большие мокрые хлопья снега падали на ее волосы. Меня подмывало отказаться от работы. С какой стати я должен сносить оскорбления этой актрисы-неудачницы? Она решила определить наши отношения еще в Нью-Йорке. На ресницы Кэти упала снежинка, но не растаяла. Мне хотелось взять Кэти за детские плечи, целовать эти круглые фиолетовые глаза и чувствовать на губах снег.
– Да, слушаюсь, миссис Пинелли.
Уголки рта миссис Пинелли слегка приподнялись.
– Достаньте большой голубой чемодан снизу, а этот кожаный, пожалуйста, положите на место. Мне понадобятся вещи из голубого чемодана на юге.
Я переложил все вещи заново.
– Во сколько заехать завтра утром, Кэти?
– Давайте пораньше, часов в десять.
Я уехал на машине-громадине. Из-за большого веса она слегка просела. Поставил «крайслер» в гараж и провел последнюю ночь в квартире Гейба, Разрабатывая маршрут. Я решил, что поездка займет семь дней. Тогда я еще не знал, как ошибаюсь в своих расчетах. Подумал было послать домой карточку, чтобы родители знали о моих планах, но потом решил, что будет интереснее написать им из Акапулько. Открытка из Мексики окажет чудесное влияние на папино кровяное давление. В четверть одиннадцатого ясным, словно хрустальным, утром мы проехали через тоннель и направились к Джерси-пайк. Дорога была сухая, машин попадалось не так уж много. Стрелка спидометра постоянно находилась на семидесяти милях. Кэти сидела рядом со мной, а Джон Пинелли – сзади. Они были угрюмы и не испытывали никакого возбуждения от начала поездки, мне же хотелось петь.
Я подумал, что следует познакомить их с маршрутом.
– По-моему, лучше всего ехать по триста первому шоссе, затем повернуть на запад на восьмидесятое. Пока мы...
– Отлично, – согласился Пинелли.
– Каждый день, Стассен, с четырех часов, – сказала Кэти, – вы должны начинать искать место для ночлега. Останавливаться будем между четырьмя и пятью. Терпеть не могу находиться в дороге, когда стемнеет. Ленч, пожалуйста, в час-два. Постарайтесь, чтобы мы обедали в приличных местах.
Так началось наше путешествие. Выезд не раньше одиннадцати можно считать удачей, а после четырех остановка на ночлег, 250 миль в день – почти подвиг, даже на такой зверской машине, как «крайслер». Обычно я тормозил около мотеля, Кэти протягивала деньги, и я шел заказывать себе одноместный, а им двухместный коттедж. Затем выгружал багаж и заносил его в дом. Мне оказывалась честь: я завтракал с четой Пинелли, но обедали мы отдельно. На столе у них всегда стояло вино. Каждый вечер Джон и Кэти просиживали в ближайшем ресторане до закрытия. Пинелли никогда не менялись местами в машине. Кэти всегда сидела рядом со мной. Каждый час она включала радио и крутила ручку настройки, затем выключала. Я никак не мог понять, что она ищет. Каждый день, как минимум час, Кэти полировала ногти. Когда представлялась возможность, она покупала с полдюжины журналов, очень быстро, как неграмотная, перелистывала их и по одному выбрасывала в окно. Иногда она спала, но не больше 10 – 15 минут. Джон Пинелли спал чаще, дольше и крепче, прислонясь к чемоданам и громко храпя.
Пинелли считали меня частью машины. Это меня раздражало, но я не мог ничего сделать. Хотелось выяснить, какие между супругами отношения. Иногда Пинелли яростно спорили. Кэти поворачивалась назад и с коленями взбиралась на сиденье. Они орали, словно глухие. Эта парочка могла сказать друг другу все что угодно. Порой ссорились из-за денег. Их финансовое положение интересовало также меня. Джон снял пару прибыльных картин. Помимо этого, он владел режиссерской долей в телешоу, которое показывали уже три года и, судя по всему, будут показывать вечно. Когда дела шли хорошо, он кое-что откладывал. По моим подсчетам, ежегодный доход Пинелли равнялся тридцати тысячам долларов. Но это была лишь десятая часть того, что Джон зарабатывал раньше. Поэтому сейчас супруги считали себя бедняками. Однако они ни на чем не экономили. Эти бедняки полагали, что им не по карману купить свой дом, поэтому снимали квартиры, но как-то в мотеле Джон дал пять долларов чаевых мальчишке, который принес лед. В другом мотеле Кэти купила в сувенирном магазине две юбки ручной работы по шестьдесят долларов каждая.
Самая большая «денежная» ссора касалась того, следует ли Джону продать свою долю в телешоу и вложить вырученные деньги в мексиканское дело или нет? Каждый раз, когда Пинелли обсуждали этот вопрос, они словно срывались с цепи. При этом обменивались такими эпитетами, какими бы я не наградил даже собаку. В ругани особенно преуспевала Кэти. Она ругалась, как ломовой извозчик. За подобные оскорбления любой другой мужчина давно убил бы ее на месте, а они минут через пятнадцать после ссоры уже мирно дремали.
Иногда они выясняли, кто талантливее. Однажды Джон сказал жене, что будь у нее даже в пятьдесят раз больше таланта, то и тогда он не стал бы снимать ее даже в массовках. Твердил, что в вестернах даже кобылы обладают большим талантом. А она отвечала, что он превратился в посмешище кинобизнеса. Но через какие-нибудь двадцать минут Пинелли уже нахваливали друг друга.
Самые сильные скандалы возникали по поводу супружеских измен. Тогда оба Пинелли исторгали такие слова, что я подумывал, не съехать ли мне на обочину. Он говорил, что любая шлюха по сравнению с нею Жанна д'Арк и что если бы она записывала свои измены в дневник, книга получилась бы потолще телефонного справочника. Кэти кричала, что в сорок лет он не приобрел элементарного вкуса, готов наброситься лаже на крокодила в юбке, лишь бы объект его ухаживаний отвечал на заигрывания. Супруги начинали перебрасываться именами, латами, названиями городов и отелей, но в конце концов выяснялось, что ни у одного нет доказательств. Джон обзывал Кэти мороженой рыбой, дохлой сукой, тощей жердью, а она его – толстым старым импотентом. Однажды, когда ссора зашла слишком далеко и я подумал, что сейчас он бросится на жену, искра от папиросы упала ей на запястье. Кэти закричала так, будто лишилась руки. Джон стал утешать и ласкать ее, а она плакала и выла, пока я не подъехал к аптеке. Пинелли быстро вернулся с четырьмя различными снадобьями от ожогов и сделал жене такую основательную повязку, словно у нее был перелом.
Странные отношения у них были.
В мотеле к западу от Монтгомери, в штате Алабама, произошло еще одно событие. Было не по сезону тепло. Вокруг пустого бассейна стояли стулья. Перед ужином я сидел в теплых сумерках. Кэти подошла сзади, Дружески дотронулась до плеча и села рядом. Она сказала, что Джон спит, и в первый раз назвала меня Кирби. Кэти излучала столько теплоты и очарования, что казалось, будто я попал под душ от горячего шоколада. Мы просидели у бассейна по меньшей мере два часа. Она вытянула из меня все, что могла. Я рассказал о Кирби Палмере Стассене от начала до конца. Кэти дала мне возможность почувствовать себя самым интересным человеком в мире.
– Что вы хотите, Кирби? К чему вы стремитесь?
– Не знаю, Кэти.
– Вы ищете развлечений?
– Возможно... Я хочу... попробовать все, что есть на свете.
Как последний кретин я думал, что между нами завязывается дружба. Но на следующий день я опять превратился в Стассена – придаток «крайслера». И у меня осталось ощущение, что Кэти использовала меня для какого-то своего эксперимента.
Мы проехали по 79-му и 81-му шоссе и свернули в Ларедо. В Ларедо с супругами случилось что-то
