Омут

мая сего года и должно применяться по назначению. Не дотрагиваясь до пузырька, я заглянул внутрь и обнаружил, что он пуст.

На столе больше ничего не было. Я обратил внимание на широкий белый ящик. Отодвинул мешавший мне стул и, взяв в руку носовой платок, чтобы не оставить отпечатки пальцев, наполовину выдвинул ящик. Там лежало несколько заточенных карандашей, початая губная помада, шпильки, пластмассовые серьги, рассыпанная стопка бумажек, в основном магазинных квитанций и рецептов. Банковская книжка... банк Нопэл-Велли... Я пролистал ее: баланс в триста тридцать шесть долларов с центами после того, как за два дня перед тем было снято со счета двести долларов. Еще раз концом сломанного карандаша, я поворошил бумажки. Вот — письмо, напечатанное на бланке студии 'Уорнер Бразерс'.

'Привет, Мод, моя девочка!

Прошла прорва времени (как говаривал старый хозяин, пока его не упрятали в холодную- холодную землю, ну и кстати хочу заметить, что я никогда не любила этого старого черта), в течение которого я не получала от тебя известий. Подружка, сломай ты эту противную пишущую машинку и распусти волосы. Как проходит последняя кампания против клана Слокумов, и как там Он? Со своей стороны могу заметить, что у меня все в порядке. Мистер Биг перевел меня в сто двадцатую, и на прошлой неделе он сказал Дону Ферджеону, который сказал своей секретарше, которая сказала мне, что я никогда не делаю ошибок (за исключением ошибок в сердечных делах, ха-ха, это правда, но над чем я смеюсь?). Но самая большая новость, догадайся, что бы это могло быть, и спрячь свою догадку поглубже под шляпку, если ты только ее носишь: Англия, моя милая! В следующем месяце мистер Биг будет ставить в Англии картину и собирается взять меня с собой!!! Так что выныривай-ка лучше из своих семейных дрязг и разбирательств в какой-нибудь из этих великолепных деньков, и мы устроим большой праздничный обед в 'Массо'. Ты знаешь, где меня найти.

Да, и еще, мои наилучшие пожелания Кэти, и ты знаешь, что я думаю обо всей остальной компании Слокумов. До скорой встречи'.

Даты под письмом не было, подпись была: 'Милли'. Я поглядел на лежащую на полу женщину.

Состоялся ли обед? Хотел бы еще узнать: уехала ли Милдред Флеминг в Англию и много ли знает она о 'Нем'. 'Он' больше смахивал на Надсона, чем на Бога. А Надсон скоро будет здесь.

Я выдвинул ящик поближе к себе. Сложенная газета застряла было в щели между дном и задней стенкой ящика; скользнув вниз, она почти исчезла из виду. Я вытащил ее на свет Божий и развернул. Вот длинная колонка текста, а над ней напечатаны фотографии двух мужчин. Один из них Надсон, а другой — молодой темнокожий человек в измятой белой рубашке. Заголовок гласил: 'Захвативший преступника и бежавший из тюрьмы'.

'Лейтенант Ральф Надсон, из чикагской полиции, задержал Чарльза 'Кеппи' Мариано, признанного виновным в убийстве трех человек и в прошлый понедельник сбежавшего из исправительного дома в Джолиет. Лейтенант Надсон выследил его в 'Скид-Роу' и на следующий день взял под стражу'.

В заметке сообщались детали этого подвига, и я медленно и внимательно прочел весь текст. Подвиг совершен двенадцатого апреля.

Я снова сложил газету, положил ее туда же, где нашел, и задвинул ящик.

Записка, отпечатанная на машинке... Что-то в ней было странное, такое, что я не мог сразу определить, но что нужно было объяснить. Не имея ясного представления о том, зачем я это делаю, я тем не менее вынул из внутреннего кармана пиджака письмо, которое дала мне Мод Слокум, развернул и положил его на стол рядом с машинкой. 'Дорогой мистер Слокум', — начиналось оно. Это было как память о чем-то, что я слышал очень давно. Еще до войны я услышал: 'Лилии, источающие запах гнили, хуже, чем простая сорная трава'. Скоро такой запах будет источать тело женщины, лежащей на полу... письмо? о ней? Какое теперь значение имеет это письмо?

Мое внимание сосредоточилось, однако, на первом слове: 'Дорогой'. Я перевел взгляд на бумагу в каретке пишущей машинки: 'Дорогой мой', потом всмотрелся в письмо на столе. Два 'дорогих' были абсолютно одинаковы: заглавная 'Д' каждого из них немного отступала от ряда других букв в строке, а у 'р' был едва заметен разрыв в середине изгиба. Хотя я не эксперт по сличению шрифтов пишущих машинок, но мне показалось, что предсмертная записка Мод Слокум и письмо, адресованное ее мужу, напечатаны на одной и той же машинке.

Я пытался понять смысл, который мог крыться за этим сходством. Но тут раздались тяжелые шаги за дверью, которую я взломал, и вошел Надсон. Я стоял и смотрел на него, как хирург изучает лежащее под ножом животное, которое подвергнется вивисекции. Надсон смотрел не на меня. Он увидел тело Мод на полу, его всего согнуло, и он почти упал, но взял себя в руки и выпрямился. Прислонился к дверному косяку. Одетый в форму полицейский заглянул через его плечо в комнату. Надсон почти захлопнул дверь перед носом своего подчиненного.

Он повернулся ко мне. Кровь отхлынула от его лица, и кожа приобрела грязно-желтый оттенок.

— Мод мертва? — Звук обычно мощного голоса был слабым и болезненным.

— Стрихнин действует быстро.

— Как вы узнали, что это стрихнин?

— Взгляните на нее. И, кроме того, в пишущей машинке оставлена записка. Думаю, она предназначалась для вас.

Он еще раз посмотрел на лежащее тело.

— Дайте мне записку.

Его плечи не отрывались от дверного косяка.

Я вытянул из машинки листок и передал ему.

Он прочитал его про себя, перечитал еще и еще раз вслух; его тяжелые губы медленно выговаривали слова. На лице проступил пот, собираясь в морщинах, словно слезы.

— Почему она захотела покончить с собой? — Усилие, которое он приложил для того, чтобы спросить об этом, исказили линию рта, которая, казалось, уже не сможет больше вернуться в нормальное положение.

— Это я должен спросить у вас об этом. Вы знали ее лучше, чем я.

— Я любил ее. Это правда. Думаю, она меня не любила... Недостаточно любила.

Горе заставляло его выговариваться, забыв, что я был здесь. Забыв, кто я. Сейчас он забыл, наверное, кто он сам.

Медленно он все это вспомнил. Войска перегруппировались и плотным кольцом встали вокруг каменной крепости — его эгоизма. Я увидел, как тяжелая мужская гордость приливала к его лицу, выпрямила рот, скрыла наполнившую глаза боль. Он сложил предсмертное письмо Мод и спрятал его в карман.

— Я только что вошел. Мы ни о чем не говорили. Вы не находили записку, — и с этими словами Надсон похлопал по карману.

— И вы — Георг Шестой, король Англии. А не экс-лейтенант Надсон из чикагской полиции.

Он сумел пересилить себя, оторваться от двери, придвинуться ко мне и правой рукой, схватив лацкан моего плаща, попытаться тряхнуть меня.

— Вы сделаете так, как я сказал!

Я легко сбросил его руку. Но при этом письмо, которое я держал, выскользнуло из пальцев и упало на пол. Он быстро наклонился, поднял его. — А это что?

— Это письмо. Из-за него меня и наняли. Оно было напечатано на той же машинке, что и предсмертная записка. Подумайте над этим... Когда закончите, поразмышляйте еще вот над чем. Ваш парень, Фрэнкс, получил пять сотен за информацию, что я еду сюда вместе с Ривисом. Ему заплатил Уолтер Килборн. Я могу назвать главаря этой группы линчевателей, он из людей Килборна.