Снаружи было все так же сумрачно и тускло, но зато там было сколько угодно воздуха. Торопясь отдышаться, я и отец, держась друг за друга, повисли между темной водой и мрачным неприветливым небом.
В конце концов, собравшись с силами, мы выплыли туда, где, цепляясь за корни и ветви кустов и утопая в грязи, смогли выбраться на твердую землю. Отец тяжело уселся на землю рядом с пикапом. Его руки были в кровь изрезаны осокой. Я тоже сел рядом с ним на один из красных валунов и стал смотреть на поверхность озера Саксон.
— Эй, напарник? — позвал меня отец. — Ты в порядке?
— Да, сэр, — отозвался я, стуча зубами, но то, что озноб бил меня без всякой жалости, было ничто по сравнению с тем, что могло случиться всего пять минут назад.
— Давай-ка заберемся в грузовик, — сказал отец.
— Хорошо, — отозвался я, но не двинулся с места. Я не мог сойти с валуна. Мое плечо, которое на несколько следующих дней превратилось в один сплошной безжалостно болевший синяк, пока что благодатно онемело от холода.
Отец подтянул колени к груди. Ледяной дождь все сыпал с неба, но мы были настолько мокрыми и замерзшими, что нам до этого и дела не было.
— Мне нужно рассказать тебе кое-что про доктора Лизандера, — сказал мне отец.
— Мне тоже есть что тебе рассказать, — отозвался я. Пронесшийся надо мной ветер сорвал слова с моих губ и унес их в озеро, что-то шепнув при этом мне на ухо; я прослушал что.
Он ушел вниз в темноту. Он вышел из тьмы и во тьму вернулся.
— Он назвал меня “брыкучий бычок”, — сказал я.
— Ага. Интересно, да?
Мы не могли сидеть на берегу озера до бесконечности. Ветер пронизывал до костей. В такую погоду можно было запросто замерзнуть до смерти.
Подняв голову, отец взглянул на низкое свинцовое небо в тучах, в январские сумерки. Потом улыбнулся, словно мальчишка, с плеч которого наконец свалилась тяжкая ноша.
— Господи, — проговорил он, — какой замечательный день. Быть может, ад был для героев, но жизнь определенно оставалась для живущих.
Впоследствии случилось несколько разных вещей. Мама довольно быстро очнулась от обморока, обняла отца и меня, но поспешно отпустила и не стала душить в объятиях. Мы вернулись к ней все грязные с головы до ног, но живые и здоровые. Самое главное об отце: его кошмары с участием утопленника со дна озера Саксон закончились раз и навсегда.
Мистер Стейнер и мистер Ханнафорд, несколько разочарованные тем, что так и не сумели наложить руки на доктора Гюнтера Дэхнайнедирка, все же удовлетворились исходом дела, в котором верх взяла справедливость. В их распоряжении оказалась Кара Дэхнайнедирк и ее дюжина фарфоровых птиц из человеческих костей. Это тоже было огромной удачей. Последнее, что я о ней слышал, было то, что ее отправили в самую суровую темницу, где даже дневной свет был закован в решетку.
Бен и Джонни остались верны себе. Бен прыгал от зависти до потолка, а Джонни не находил себе места, когда я рассказал им, что пока они сидели в кинотеатре и таращились на экран, я сражался за свою жизнь с настоящим фашистским военным преступником. Сказать, что в школе меня носили на руках, было все равно что сказать, что луна в ночном небе висит размером всего с речной голыш. Чтобы послушать мой рассказ, собрались даже учителя. Хорошенькая мисс Фонтэйн сидела и слушала меня как завороженная, а мистер Кардинал попросил меня все пересказать дважды.
— Ты просто обязан попробовать стать писателем, Кори! — сказала мне мисс Фонтэйн.
— У тебя дар слова! — подхватил нашу учительницу мистер Кардинал.
— Из тебя получится отличный писатель! — сказали они оба.
Писатель? Я должен попробовать писать?
Пока что лучше всего у меня получалось рассказывать небылицы.
Холодным, но ясным январским утром, оставив Ракету на крыльце, я забрался с родителями в кабину нашего пикапа. Отец повез нас через мост с горгульями к Десятому шоссе — на этот раз медленно, оглядываясь по сторонам и высматривая между деревьями зверя из Затерянного Мира, ставшего хозяином здешних мест. Никогда, ни в тот день, ни после, я больше ни разу не видел трицератопса. По-моему, это был прощальный подарок от Дэви Рэя.
Мы добрались до озера Саксон. Вода на поверхности озера лежала ровно и гладко. На поверхности не отражалось и следа того, что покоилось на дне, но мы-то знали, что к чему.
Встав на один из красных валунов, я засунул руку в карман и вытащил оттуда зеленое перышко. Отец помог мне привязать к нему леску с маленьким грузилом на конце. Сильно размахнувшись, я забросил перышко в озеро, и оно ушло под воду быстрее, чем вы скажете “Дэхнайнедирк”. Гораздо быстрее, я в этом уверен.
Я не нуждался в сувенирах, оставшихся после трагедии.
Отец стоял по одну сторону от меня, мама — по другую. Вместе мы были замечательная семья.
— Я готов, — сказал я им.
И мы вернулись к себе домой, где меня дожидались мои книги с чудовищами и волшебные шкатулки.
Зефир как он есть
Закончилась долгая холодная зима, и я возвращался домой. На юг от Бирмингема по федеральному шоссе номер 65, по этой дорожной артерии с неутихающим напряженным движением, берущей начало от главного города нашего штата. Левый поворот на более узкую трассу — и далее вдоль нее до самого конца, следуя всем изгибам и извивам, мимо городков с абсолютно непримечательными названиями: Купере, Рокфорд, Хиссоп и Котгэдж-Грув. Нигде не видно ни одного знака, отмечающего поворот на Зефир, но я знаю дорогу и уверенно держу путь к дому.
В прекрасный субботний полдень, в самом начале весны, я качу по дороге не один. Рядом со мной сидит моя жена, Сэнди, а позади нас, в черной бейсболке “Бирмингемских Баронов” и с бейсбольными карточками, разбросанными по всему сиденью, расположилось с ногами на пассажирском диване наше подрастающее поколение. Кто знает, может, через десяток лет эти разноцветные карточки будут стоить небольшое состояние? Радио в моей машине — прошу прощения, стереофоническая кассетная магнитола — выдает из динамиков положенное ей количество ватт “Тирс-фо-Фирс”. Мне кажется, что Роланд Орзабол — неплохой певец.
На дворе 1991 год. Вы можете в это поверить? Я — нет. Мы вплотную подобрались к рубежу между веками, к грани нового столетия, чем бы это ни грозило миру — закатом или рассветом. По моему стойкому убеждению, у всех нас есть по этому поводу собственные соображения. Год 1964-й отошел дряхлеющей истории. Карточки “Полароид”, снятые в том году, давно уже пожелтели. Никто больше не носит такие стрижки, как когда-то, вся мода изменилась. Сами люди изменились тоже, так мне кажется. И не только на Юге, но и повсюду. К лучшему это или к худшему? Никто не скажет это вам наверняка, каждому решать только для себя.
Что только не случилось в мире с давно минувшего 1964-го! Думаю, что немало. Аттракционы, выворачивающие наизнанку душу, леденящие кровь и заставляющие трепетать сердце, в те далекие времена не могли представить себе даже завсегдатаи Брендивайнской ярмарки. Мы пережили Вьетнам — эру противостояния, те, кому повезло, Уотергейт и крах Никсона, аятоллу, Ронни и Нэнси, падение Стены и начало конца коммунистической России. Никто не станет спорить со мной, если я скажу, что нам воистину довелось жить во времена, когда само пространство заворачивается вихрем и несется как комета. Как реки текут в моря, так время течет в будущее. Ток времени не дает покоя сознанию, которое неудержимо стремится к тому, что ожидает нас в будущем. Но, как верно сказала когда-то Леди, невозможно понять,
