— Разве ты сама не знаешь? — И Скотт неприятно поразился тому, как дрожит собственный голос Быстрым движением он приложил руки к щекам и во взгляде жены прочел неожиданно пришедшее понимание.
— О милый, — сказала Лу, наклонившись к нему.
Теплыми губами она прижалась к его рту, а он все так и сидел, будто окаменев. Ее ласки, голос, поцелуй — все было лишено страсти, все было не так, как у женщины, страстно желающей своего мужа. В голосе Лу, в ее прикосновениях была только снисходительность доброй женщины, жалеющей беднягу, который захотел близости с ней.
Скотт отвернулся.
— Не надо, дорогой, — с мольбой в голосе произнесла Лу и взяла его за руку. — Откуда же мне было знать? Ведь в последние два месяца между нами ничего не было... даже ни одного поцелуя... ни одного...
— У нас совсем не было для этого времени, — откликнулся он.
— Так в этом-то все и дело, — продолжала Лу. — Как же я могла сдержать удивление? Разве не так?
Скотт сделал глотательное движение, и в горле у него раздался сухой щелчок.
— Может, и так, — произнес он едва слышно.
— Милый. — Она поцеловала его руку. — Не думай, будто я... будто я тебя оттолкнула.
Скотт засопел носом.
— Мне кажется, что... что это было бы немножко нелепо, — сказал он, стараясь казаться спокойным. — Со мной... вот таким. Это было бы...
— Милый, прошу тебя. — Она не дала ему договорить. — Ты все усложняешь.
— Посмотри на меня. Что уж тут усложнять?
— Скотт... Скотт... — И она прижала его маленькую ручку к своей щеке. — Если бы я могла хоть словом помочь.
Он смотрел в сторону, не решаясь встретиться взглядом с женой.
— Ты здесь ни при чем.
— Почему из Центра-то не звонят? Почему все никак не разгадают тайну болезни?
Теперь он знал, что мужская сила вся из него вышла. И даже помышлять о близости с Лу было как- то глупо.
— Обними меня, Скотт, — попросила Лу.
Несколько секунд он сидел неподвижно, опустив подбородок, с остановившимся, ничего не выражающим взглядом, который делал непроницаемой застывшую на его лице маску отчаяния. Отняв от лица правую руку, он попробовал обнять Лу, боясь, что руки не хватит, чтобы обхватить ее поясницу. Мышцы живота свело судорогой. Скотту хотелось подняться с дивана и уйти прочь. Он чувствовал себя тщедушным, нелепым созданием, смешным карликом, который вознамерился совратить нормальную женщину, и сидел, будто окаменев, чувствуя сквозь шелковую одежду тепло ее тела. Скотт скорее согласился бы умереть, чем сознаться жене в том, что под тяжестью ее руки у него ломило плечо.
— У нас могло... могло бы получиться. — В голосе Лу слышался призыв. — Мы...
Скотт как-то странно завертел головой, как будто высматривая путь к бегству.
— Хватит, Лу. Оставь это. Забудь об этом. Я был дураком...
Он чуть отодвинулся и до боли стиснул руки.
— Просто оставь это, — повторил он. — Оставь.
— Любимый, я бы не сказала, что это очень хорошо с твоей стороны, — запротестовала Лу. — Ты не думаешь, что...
— Нет, я не думаю! — резко ответил он. — И ты тоже так не думаешь.
— Скотт, я знаю, что тебе больно, но...
— Прошу, забудь об этом.
Глаза его были закрыты, сквозь сжатые зубы слова проходили чуть слышно и предостерегающе.
Лу молчала. А Скотт дышал так, будто ему не хватало воздуха. Комната, в которой они сидели, стала для него местом гибели всех надежд.
— Ладно, — наконец прошептала Лу.
Какое-то время Скотт покусывал нижнюю губу, а потом вдруг спросил:
— Ты написала об этом своим родителям?
— Моим родителям?
В глазах жены Скотт прочел удивление.
— Думаю, тебе следовало бы это сделать, — сказал он, тщательно контролируя собственный голос. Потом слабо пожал плечами: — Узнай, сможешь ли ты у них пожить. Ты понимаешь.
— Я не понимаю, Скотт.
— Что ж... не считаешь ли ты, что было бы полезно посмотреть правде в глаза?
— Скотт, чего ты хочешь?
Он опустил подбородок, чтобы скрыть нервное глотательное движение.
— Я хочу сделать необходимые распоряжения по поводу тебя и Бет на тот случай...
— Распоряжения! А что мы...
— Ты перестанешь наконец перебивать меня?
— Распоряжения! Что мы, мебель какая-нибудь, чтобы ты делал распоряжения... распоряжался нами как имуществом?
— Просто я стараюсь реально смотреть на вещи.
— Ты все время стараешься быть жестоким. И только потому, что я не знала, что...
— О, прекрати это, прекрати. Я вижу, с тобой бессмысленно пытаться говорить по-деловому.
— Ладно, давай по-деловому, — сказала она, и от сдерживаемого гнева у нее напряглось лицо. — Ты предлагаешь мне оставить тебя здесь и уехать с Бет? Это то, что ты называешь деловым подходом?
Он буквально впился пальцами в колени.
— А что, если в Центре ничего не найдут? Что, если они никогда ничего не найдут?
— Ты считаешь, что, если они ничего не найдут, я должна буду тебя оставить?
— Я считаю, что для тебя это будет лучше всего, — сказал он.
— Но я так не считаю!
И она заплакала, закрыв лицо руками; слезы просачивались между ее пальцами.
Скотт же, будто онемев и чувствуя себя совершенно беспомощным, лишь с грустью смотрел на ее вздрагивающие плечи.
— Извини меня, Лу, — сказал он, но в голосе его совсем не было раскаяния.
Она ничего не ответила — ее душили рыдания.
— Лу. Я... — Он протянул мертвенно-холодную руку и положил ее на колено жены. — Не плачь. Я не стою твоих слез.
Она помотала головой, будто оказалась перед сложной, неразрешимой проблемой. Затем шмыгнула носом и вытерла слезы.
— Вот, возьми.
Скотт протянул ей носовой платок, который достал из кармана халата.
Лу молча взяла платок и прижала к своим мокрым щекам.
— Прости, — после паузы выдавила она.
— Тебе не за что просить прощения. Это я виноват. Я сорвался, потому что почувствовал себя как- то глупо, нелепо.
«А теперь, — подумал Скотт, — я ударился в обратное: в самобичевание, самоуничижение. Воспаленный мозг способен на самые разные направления мысли, вплоть до полностью противоположных».
— Нет. — И она резко прижала ко лбу кончики пальцев. — Я не имею права... — Фраза повисла в воздухе. — Я постараюсь быть более понятливой.
На мгновение ее взгляд задержался на полоске белой кожи, оставшейся на его пальце от
