значащей личностью? Был ли он индивидуальностью? В чем заключался смысл его существования? В том, чтобы выжить, — и только?
Этого он не знал. Нет. Возможно, он всего лишь невежественный человек, который смотрит правде в глаза? Но не менее возможно и то, что он не более чем бледная тень того, что называется человеком, и живет исключительно по инерции, благодаря толчкам извне. Вполне вероятно, что он действует не по собственному разумению, а по чьей-то воле, что не он сам избрал путь борьбы, а кто-то (или что-то) заставил его принять такое решение.
Скотт не знал, какова истина. Он спал, свернувшись калачиком, дрожа всем телом от холода. Он стал уже не больше зернышка — и все никак не мог найти ответ на мучившие его вопросы.
Глава 6
Скотт проснулся и настороженно прислушался. В погребе стояла тишина. Паук, должно быть, вернулся в свои владения. И скорее всего, если гадина все еще хотела убить Скотта, она уже снова пробовала залезть в картонку. Но Скотт, вероятно, спал очень долго и крепко и ничего не слышал.
Почувствовав, что горло опять болит, Скотт поморщился и сглотнул. Его мучили жажда и голод. Отважится ли он еще на один поход к водогрею? Скотт тяжело выдохнул. Вопрос праздный. А что ему, собственно, еще остается? Разве есть у него какой-то иной выход?
Пошарив вокруг себя, Скотт нащупал толстую, холодную как лед булавку. Взял ее в руки и, ощутив тяжесть, удивился тому, как легко орудовал ею вчера. Возможно, помог страх. Обеими руками Скотт поднял булавку и поместил ее у правого бедра. Выбираясь из швейной коробки и двигаясь по уходящей из-под ног, как зыбучие пески, горе белья к прорехе в стенке картонки, Скотт правой рукой волочил за собой булавку. Если появится паук, можно будет снова схватить ее двумя руками и использовать как оружие. Впервые за много недель у Скотта появилось ощущение относительной безопасности.
Подойдя к отверстию, Скотт осторожно высунулся и посмотрел сначала вверх, потом по сторонам и, наконец, вниз. Паука нигде не было видно. Скотт задышал чуть спокойнее. Он просунул булавку в отверстие и, задержавшись лишь на миг, сбросил ее вниз. Булавка звякнула об пол, откатилась на несколько футов и замерла. Скотт торопливо выскользнул из картонки и прыгнул вниз. Едва он приземлился на пол, вновь с хрипотцой запыхтел водяной насос. Скотт, застигнутый врасплох этим звуком, схватил булавку в руки и приготовился отразить нападение паука.
Но никто на него не нападал. Он опустил свое сияющее копье к правому бедру и направился к водогрею.
Выйдя из огромной тени топливного бака, он попал в полосу бледного света угасающего дня. За затянутыми тонкой дымкой окнами царил полный покой. Скотт прошел мимо больших колес косилки, настороженно поглядывая, не притаился ли за ними паук.
Наконец он вышел на открытое пространство и направился к находившемуся уже недалеко от него водогрею. Скотт посмотрел на холодильник, и перед его мысленным взором возникла газета, лежавшая там, наверху.
И еще раз он пережил приступ ярости, случившийся с ним, когда в дом заявились корреспонденты.
Скотта поставили в туфли, которые были ему велики уже на пять размеров, и Берг сказал:
«Ну вот, дружище, ты как будто вспоминаешь то время, когда мог их носить».
Потом его ставили рядом с Бет, Лу, рядом с его старой одеждой, висящей на двери. Потом он стоял возле развернутой рулетки, а огромная рука Хаммера, влезающая в кадр, указывала на отметку его роста. Потом его осматривали нанятые газетой для фотосъемок врачи. История его болезни перекраивалась на потеху миллионам читателей, в то время как он каждый день переживал душевные муки, метался ночью по постели и говорил себе, что, несмотря на нужду в деньгах, расторгнет подписанный с газетой контракт. Пусть даже Лу возненавидит его за этот поступок.
Но, как бы там ни было, контракт он не расторг. И получал все новые предложения: о выступлениях по радио и на телевидении, на сцене и в ночных клубах. Предложения о выступлении со статьями, приходившие от самых разных журналов, исключая наиболее солидные, и от бойких газетенок типа «Глоб пост». Перед его домом стали собираться толпы зевак, иногда даже выпрашивавших автограф. Религиозные фанатики зазывали его к себе, в личных беседах с ним и по почте призывая принять их сомнительную веру. Приходили письма с непристойными предложениями от разочаровавшихся в нормальных половых связях женщин... и мужчин...
Когда Скотт подошел к бетонной приступке, на нем не было лица. Какое-то время он постоял, все еще вспоминая прошлое. Наконец взгляд его опять прояснился и устремился вперед. Скотт двинулся дальше, ни на миг не забывая о том, что, возможно, паук подкарауливает его наверху.
Скотт медленно забрался на надстройку, держа наготове булавку, и оглядел внимательно свое ночное убежище. Там никого не было.
Со вздохом облегчения он перекинул через край надстройки булавку и проследил, как она покатилась по бетонной поверхности и, столкнувшись с его кроватью, остановилась. После этого он спустился вниз за пакетом с печеньем.
За три раза он перенес все кусочки печенья и сложил их в кучку рядом со своей кроватью. Теперь Скотт сидел и грыз кусочек печенья размером со свой кулак, мечтая о воде. Он не осмелился сходить к водяному насосу, потому что уже темнело и даже булавка не гарантировала полной безопасности.
Закончив есть. Скотт надвинул на свою кровать крышку коробки и с тихим стоном откинулся на губку. Он все еще чувствовал дикую усталость, потому что короткий сон в картонке почти не прибавил ему сил.
Вспомнив о своем календаре, Скотт нащупал руками дощечку и кусочек угля. Небрежно поставил отметку. В темноте он мог перечеркнуть какую-нибудь другую отметку и внести путаницу в календарь. Но все это было уже не важно. В календаре значились среда, четверг, пятница и суббота.
А дальше уже ничего не будет.
Лежа в темноте, Скотт дрожал. Как и смерть, его конец было невозможно себе представить. Нет, его уход еще непостижимее. О смерти имелось хотя бы какое-то общее представление; она была частью жизни, хотя и самой таинственной ее частью. Но с кем и когда случалось вот такое, как с ним, уменьшение до полного исчезновения?
Он повернулся на бок и подложил под голову руку. Если бы он мог хоть с кем-нибудь поделиться своими переживаниями. Если бы только с ним рядом была Лу и он мог бы смотреть на жену, касаться ее. И даже если бы она не догадывалась о его присутствии, ему все равно было бы много легче. Но его удел — одиночество.
Скотт опять вспомнил о смакуемых прессой сплетнях по поводу его недуга и то, как ему было противно участвовать в организованном газетой отвратительном спектакле и как, придя от всего этого в неистовое негодование, он патологически возненавидел всю свою исковерканную жизнь. И в своей ярости он дошел до того, что однажды сорвался в город, влетел к редактору газеты, прорычал ему в лицо, что контракт разорван, и, слабея от душившей его ненависти, выбежал на улицу.
42 дюйма
В двух милях от Болдуина с сухим, как ружейный выстрел, хлопком лопнула шина.
Охнув от неожиданности, Скотт вцепился руками в руль. «Форд» накренился, и за ним потянулся широкий след от лопнувшей шины. Отчаянным усилием Скотт резко завернул машину вправо, оставив позади слева ограничительный барьер, который едва не протаранил своим «фордом». Руль ходил ходуном, и Скотт стал прижиматься к обочине.
