наверху. И если без происшествий доберется до хлеба, то легко спустится вниз. Если же нет, то ему не нужны будут ни вода, ни еда.
Подошвы сандалий коснулись верхнего края скалы. Подергав за нитку, Скотт освободил крюк и, когда тот, кувыркаясь, стал падать вниз, удержал его и рывками втащил обратно. И тут же бросился за стеклянное основание огромной, похожей на колокол электрической пробки, обежал его и замер, вглядываясь через край в широко раскинувшуюся сумеречную пустыню.
В бледных лучах света, пробивавшихся через пыльное окно, он видел огромные трубы и вьющиеся над головой провода, подвешенные к балкам; громадные щепки, камни и картонки, разбросанные по пескам; слева — высящиеся громады склянок и жестянок из-под краски; прямо перед собой — убегающие вдаль, насколько хватало глаз, цепи барханов.
В двухстах ярдах от него лежал ломоть хлеба.
Облизнув губы, Скотт бросился было бежать по песку, но, резко отпрянув назад, стал озираться. «Где же гадина?» Неизвестность выводила его из себя.
Тишина. Безмолвие. Лучи света, падая под углом, напоминали светящийся и казавшийся живым от постоянного движения пылинок столб, который кто-то прислонил к окну. Громадные щепки, камни, бетонные балки, провода и трубы, жестянки из-под краски, склянки, барханы — все замерло будто в ожидании. Скотт вздрогнул и перекинул копье на грудь. Держа в руках упиравшуюся головкой в цемент булавку-копье с острым как бритва концом, дрожавшим чуть выше его головы, он почувствовал себя уверенно.
— Ну, пора, — пробормотал Скотт, сглотнул пересохшим от волнения горлом и пошел через пески.
Крюк волочился по песку, и Скотт бросил его. «Обойдусь, — подумал он. — Пусть полежит здесь. — Но, пройдя несколько шагов, остановился. — Все-таки не хочется его оставлять. Ничего, конечно, с ним не случится, и все же — вдруг пригодится? Без него как без рук».
Осторожно, оглядываясь через плечо, Скотт повернул назад. Подойдя к крюку, он суетливо наклонился и поднял его. Если паук бросится сзади, он быстро бросит крюк и схватит обеими руками копье.
«Не дергайся, еще ничего не случилось».
Скотт снова двинулся через пески. Шел медленно и осторожно, беспокойно озираясь по сторонам. Ох уж эта нитка! Она с шуршанием волочилась по песку, зарывалась в него, она мешала Скотту и напоминала своим шорохом о па...
Скотт остановился и испуганно обернулся.
«Никого, хватит дергаться, — приказал он себе и неторопливо осмотрелся. Сердце медленно, как молот, билось о ребра. — Нет, никого!»
Только тени, тишина и застывшие, как бы в ожидании, предметы.
В ожидании? Да, в ожидании, ибо все в мире словно пошло вкривь и вкось: все было вздернуто, наклонено, подвешено. Каждая линия, казалось, беспокойно текла. «Что-то должно случиться, — размышлял Скотт. — Я предчувствую. Сама тишина, кажется, нашептывает это».
Что-то должно случиться...
Скотт воткнул копье в песок и начал сматывать нитку в лассо, чтобы можно было нести ее на плече, не вслушиваясь в предательское шуршание за спиной. Методично действуя руками, он беспокойно озирался.
Услышав подозрительный шорох, Скотт выпустил лассо, выхватил копье из песка и выставил его перед собой. Мышцы рук и плеч дрожали от напряжения, ноги упирались в песок, широко раскрытые глаза сверлили сумрак пустыни. Дрожащее дыхание с шумом срывалось с его губ. Скотт замер, настороженно вслушиваясь.
Может, это дом оседает? Может...
Щелчок, хлопок — и волна рева.
С глухим вскриком Скотт развернулся, вглядываясь в темноту полными ужаса глазами, и почти сразу понял: масляный обогреватель. Бросив копье, он зажал дрожащими руками уши.
Через две минуты обогреватель, клацнув, выключился и тишина упала на залитую тенями пустыню.
Смотав нитку, повесив ее тяжелые кольца на плечо и взяв в руки копье, Скотт двинулся дальше, все еще беспокойно косясь по сторонам: «Где эта гадина? Где она прячется?»
Подойдя к ближайшей щепке, он остановился и, скинув нитку, выставил вперед копье. Эта гадина может прятаться где угодно. Скотт облизнул сухие губы и, пригнувшись, двинулся вперед. Чем дальше он углублялся в дюны, тем чернее становился сумрак. «Она может быть и тут... и там... Что, если гадина совсем рядом?» — встревоженно думал он.
Он резко вскинул голову: а вдруг тварь спускается на него сверху по невидимой паутине?
Стиснув стучащие зубы, Скотт опустил голову. От страха под ложечкой холодело и посасывало. «Да что со мной, черт побери? Я не собираюсь стоять здесь как паралитик». Решительно, хотя и на дрожащих ногах, он подошел к концу щепки и заглянул за нее. Никого.
Вздыхая, Скотт вернулся к нитке и поднял ее: «Ну и тяжесть! Надо было ее оставить. Ничего бы с ней не случилось». Он постоял в нерешительности, и тут на ум ему пришла светлая мысль: «А ведь крюком можно подтянуть ломоть хлеба к краю скалы!» Согласно кивнув, Скотт поднял тяжелое лассо на плечо. Он был рад этой идее. Теперь у него была веская причина тащить нитку. Какой бы тяжелой она ни казалась, бросать ее он уже не хотел.
И каждый раз, подходя к щепке, валуну, куску картона, кирпичу, куче песка, Скотт вынужден был выполнять одну и ту же щекочущую нервы процедуру: скидывать лассо, подкрадываться, выставив вперед копье, и в очередной раз убеждаться, что паука нет. И неизменно после этого облегчение — пусть временное — делало его словно ватным: тело становилось вялым, копье утыкалось в песок. Он возвращался к нитке, крюку и затем шел к следующему препятствию. Временным облегчение было потому, что каждая удача была на самом деле только отсрочкой.
Когда Скотт наконец добрался до хлеба, есть ему уже не хотелось.
Он стоял перед возвышавшимся перед ним белым кубом, как ребенок перед многоэтажным домом. Ему раньше не приходило в голову придумать, как подтащить ломоть к краю.
«Ерунда, — мелькнула утешительная мысль. — Мне совсем не нужно так много на один день».
Скотт осторожно огляделся, но никого не увидел. «А может, паук все-таки сдох?» Он боялся в это поверить, хотя, впрочем, будь гадина жива, она бы уже выдала себя. Раньше тварь всегда чувствовала его присутствие. Она, наверное, помнила его и, возможно, ненавидела. А уж он-то точно ее ненавидел.
Скотт воткнул копье в песок, отломил твердый кусок хлеба, вгрызся в него и начал жевать. Вкусно. Через несколько мгновений аппетит вернулся, а спустя еще минуты Скотт, казалось, готов был съесть все разом. Хотя осторожность не покинула его, Скотт поймал себя на том, что одну за другой отламывает и жадно грызет белые хрустящие крошки. Раньше он не сознавал, как ему не хватало хлеба. Печенье — это совсем не то.
Наевшись, как не наедался уже давно, он запил хлеб водой и, подержав в нерешительности губку, отбросил ее. Она свое сделала! Скотт поднял копье и отколол им кусок в два раза больше себя самого. «Слишком много», — вмешался рассудок. Скотт не обратил на это внимания.
Он воткнул крюк в кусок хлеба и медленно потащил ломоть к обрыву, оставляя в песке глубокую борозду. У края скалы вытащил крюк и, подталкивая сзади свою добычу, сбросил ее вниз.
Ломоть полетел в бездну, и вокруг него закружились снежинками мелкие крошки. Ударившись о пол, он раскололся на три части. Ну вот. Он совершил трудное восхождение, добыл хлеб. Делобыло сделано.
Скотт стоял, оглядывая пустыню.
Но если все так хорошо, почему он все еще напряжен? Почему не исчезает неприятное ощущение под ложечкой? Он в безопасности. Паука нигде нет: ни за щепками, ни за камнями, ни за кусками картона, ни за склянками-жестянками. Он в безопасности.
Почему же тогда не спуститься вниз?
Скотт стоял неподвижно и оглядывал сумрачное бескрайнее пространство, а его сердце билось все
