выдержала:
– Отвяжись от меня, ради бога! Ты, видно, совсем за дуру меня держишь?
– Людочка, душечка, – с неприкрытой лестью в голосе почти пропела Антонина, – ну что тебе стоит? Откуда он догадается, что все это подстроено? Такой мужик по тебе сохнет, зачем случай упускать?
– Да с чего ты взяла, что он сохнет? – скривилась Людмила. – У него работы невпроворот, вот по ней он и сохнет! Я же слышу, когда он приезжает домой и когда уезжает.
– Ага! – воскликнула, явно торжествуя, Тонька. – Выходит, уже замечаешь, когда он дома появляется, а это первый признак, что он тоже тебе не безразличен! По себе знаю…
– Ну хорошо! Излагай свои доводы, почему я должна произвести сей замечательный эксперимент над вашим легендарным Барсом. – Людмила вздохнула, сдаваясь на милость победителя, потому что по прежнему опыту знала: если Тонька что-то вбила себе в голову, то не отступит, пока своего не добьется. – Все равно от тебя не отвяжешься!
– А это ты верно заметила, подруга! – польщенно улыбнулась Антонина. – Воспитание у меня такое: все задуманное доводить до логического конца. – Она притянула стул поближе к Людмиле и с видом опытного заговорщика сказала:
– Ты когда в последний раз в РОВД была?
– Век бы там не бывать! – проворчала Людмила и отвернулась.
– Все понятно! – поджала губы Тонька. – В тот раз, когда ко мне в одних носках притопала? – Подруга не ответила, а Тонька многозначительно усмехнулась и продолжала развивать свою мысль:
– А побывать стоит, дорогая, хотя бы для того, чтобы посмотреть, чего там твой сосед устроил!
В дверях вновь появился лохматый Панферов, и Антонина, не прерываясь, показала ему раскрытую пятерню. Баянист понимающе кивнул и скрылся с глаз долой.
– На днях надо мне было в райотдел по поводу аренды спортзала забежать, я только через порог ступила и обалдела! Не поверишь, стою, рот разинула, не пойму, куда же запах сортира и портянок испарился? На окнах цветочки, шторы светленькие, стены и даже «клетка» в нежно-зеленый цвет выкрашены… Детский сад да и только! Я слышала, конечно, 01 Стаса, что Барсуков по поводу ремонта свирепствует, но не до такой же степени!
Около крыльца ни одного окурка, а на лестничных площадках, где раньше только сифилиса не хватало, урны для мусора беленькие в форме тюльпанов.
– Ну и что? – строго спросила Людмила. – Ты мне предлагаешь пойти и в ют тюльпан плюнуть?
– Смотри, доплюешься! – фыркнула Антонина, но продолжала как ни в чем не бывало:
– По спорту они теперь первые в республиканском МВД, и учти, Барсуков сам и в волейбол играет, и на лыжах бегает, и по стрельбе первое место отобрал чуть ли не у самого министра. И раскрываемость у них выше всех, и продавцов бодяжной водки основательно к ногтю прижали, и…
– Прости меня, Тонечка, – перебила разошедшуюся подругу Людмила, – но, может, хватит оды петь ментам, и Барсукову в особенности? Мне одного достаточно, что по заповеднику они мне мало чем помогают. Ты в курсе, что они Пырея с двумя килограммами «струи» недавно задержали? И те подонки, что в меня стреляли, тоже пока на свободе бегают! Так что не заливай про их великие подвиги.
Не знаю, что у них там с раскрываемостью, но я-то вижу: не слишком они мышей ловят. То есть ловят, но тех, которые сами к ним в мышеловку идут! Вот когда они мне хотя бы парочку стервецов, что кабаргу губят, поймают, я первая деньги сдам на памятник Барсукову. И даже цветы к его подножию буду носить ежедневно, если он еще и Надымова в места не столь отдаленные спровадит!
– Тьфу на тебя, Людка! – рассердилась Антонина. – Постучи сейчас же по дереву! О каком ты памятнике говоришь? Разве можно о живом так…
Смотри, сглазишь!
Людмила постучала по спинке стула:
– Я, конечно, понимаю, тебе по какой-то причине хочется записать меня в ментовские подружки.
Но учти, меня их проблемы волнуют постольку поскольку, и только в аспекте заповедника.
– Аспекте... заповедника… – протянула Тонька и, заметив вновь возникшего на пороге Панферова, раздраженно крикнула:
– Да иду, иду! Сгинь, нечистая сила! – И вновь повернулась к подруге:
– Серьги-то возьмешь?
Людмила, прикусив нижнюю губу, долю секунды смотрела на нее, потом неожиданно рассмеялась и махнула рукой:
– А-а, была не была! Возьму!
Бледная серая дымка затянула горизонт, и заходящее солнце, казалось, купалось в ней, словно большая красная птица в мутной речной воде. Над крышами домов стояли желтоватые столбики дыма, где- то на задворках лениво лаяла собака, во дворах побрякивали ведра, тихо мычали коровы, повизгивали поросята: хозяева разносили корм, и животные радовались этому, как умели.
Людмила шла по сельской улице, вглядывалась в освещенные проемы окон; за каждым – люди, у которых своя жизнь, свои заботы, и нет им никакого дела до одиноко бредущей по обочине дороги женщины. Она кивками отвечала на приветствия редких прохожих и даже постаралась весело улыбнуться и махнуть отрицательно рукой в ответ на приглашение двух молодых людей явно кавказской национальности отведать шашлыков в их маленьком придорожном кафе.
Отказать-то она им отказала, но поймала себя на мысли, что впервые не поинтересовалась, откуда они на этот раз взяли мясо на шашлыки. И хотя знала, что братцы-кавказцы непременно соврут, все-таки от привычки этой прежде никогда не отступала: давала понять, что она всегда начеку и ситуацию с поставкой мяса в подобные забегаловки контролирует. В прошлые годы именно в шашлычные уходила большая часть мяса забитых браконьерами маралов и косуль, но стараниями Алексея Ручейникова, а потом и его дочери несколько наиболее ретивых скупщиков дешевого мяса были по-крупному оштрафованы, а один из азербайджанцев даже лишился лицензии на право торговли. И пусть эти жители солнечного Закавказья любви к ней особой не испытывали, но и ссориться остерегались, а при случае даже пытались прикормить шашлыками, но пока без особого успеха.
Людмила свернула в переулок, чтобы срезать путь к дому, и в самом конце его увидела знакомую фигуру Надьки Портновской, воспитательницы детского сада и вероятной, по глубокому убеждению Антонины, претендентки на благосклонность Стаса Дробота. Девкой она была высокой, крупной и выделялась из всех местных молодаек и девиц на выданье какой-то особой, не по-здешнему яркой красотой и статью. Говорили, что в дедах или бабках были у нее то ли цыгане, то ли армяне, – вероятно, из-за огромных глаз с поволокой и черной как смоль косы, которую Надька носила не по моде, распущенной до пояса.
Смугловатая кожа, румянец на щеках, полные, словно тонкой беличьей кисточкой вырисованные губы – Надька знала себе цену и с кем попало, как ее многочисленные подружки, не хороводилась.
И цели своей – достойно выйти замуж – не скрывала. Два года назад она закончила пединститут и теперь работала в одном из детских садов Вознесенского, пела в русском хоре, прекрасно играла в волейбол, а в последнее время стала еще и ярой дружинницей. Из чего Антонина тут же сделала вывод, что Надька переместила свой интерес со Стаса на начальника РОВД, чему тайно и несказанно обрадовалась, но и позлорадствовать не преминула. Дружиной теперь полностью занимался Кондратьев, а Барсуков после той знаменательной встречи в районном Доме культуры ни разу на дежурствах не появлялся.
– Привет!
– протянула Надька и с едва заметной усмешкой посмотрела на Людмилу. – Домой спешишь?
– Спешу, – вздохнула Людмила, поравнявшись с Портновской, и только сейчас заметила, что она держит за руку ребенка. Приглядевшись, с удивлением произнесла:
– Костя? Откуда ты взялся?
Мальчик, прятавший лицо в складках Надькиного пальто, настороженно взглянул на Людмилу и вдруг неожиданно улыбнулся. А потом, еще более неожиданно, высвободил руку в варежке из Надькиной ладони, как взрослый подал ее Людмиле и тут же молча, но требовательно потянул ее за собой.
