кого-то или оплакивал.
Но никто не отозвался на его вой. Вокруг стояла тишина, даже ветер утих, перестал тревожить туман, окончательно заполнивший расселину. Звуки застревали в нем, как в вате, и волк не выдержал, принялся раскапывать снег. Сильные лапы легко отбрасывали еще не слежавшуюся снежную пыль. За минуту он весь зарылся в яму, сердито рычал там и фыркал, выбрасывая фонтаны белой пыли. Наконец он показался из ямы, вытягивая за ремень карабин, что уж вовсе необычно для дикого зверя, который как огня боится этого страшного изделия, пахнущего железом и порохом.
Волк оттащил в сторону карабин и бросил его.
А потом вновь завыл. Прислушался. Ничего. Только звон проснувшейся поземки. Тогда он снова влез в яму и, хрипло дыша, стал расширять ее, пока не показалась неуклюже подвернутая рука, потом склоненная голова без шапки и часть белого лица, от которого отвалилась, как маска, обледеневшая корка снега.
Волк зарычал. Глаза человека, а это была женщина, не открылись, но она задышала глубже и увереннее. Волк потянул ее за рукав, ткань бушлата с треском порвалась, но рука выпрямилась. И тогда неожиданно волк лизнул женщину в холодную влажную щеку и заскулил жалобно, по-щенячьи, словно умолял ее скорее очнуться и освободиться от мертвяще ледяных объятий снега.
Людмила находилась в глубоком обмороке. Постепенно сознание возвращалось к ней, но вместе с тем нарастало удушье, и ей мучительно хотелось освободиться, выйти из этого страшного состояния.
Каким рыхлым ни казался заваливший ее снег, воздуха под ним явно не хватало, дыхание стало мелким и частым, а мозг не прояснялся. Чувство реальности так и не приходило, зато стали рождаться галлюцинации. Она все время куда-то проваливалась, плыла, раскачивалась на гигантских качелях, и этот полусон-полуобморок, не раскопай ее волк, мог бы очень плохо для нес кончиться.
Внезапно ей с гало легче, воздух свободно пошел в легкие, но галлюцинации продолжали цепко держать ее в плену. Неожиданно они приняли более ясную и четкую форму. Ей показалось, что она уже мертва и что безобразные, похожие на гиен существа отрывают ее из снега, чтобы… Она хотела закричать, но из горла выбился лишь слабый, почти неслышный стон.
Она с ужасом ощутила на своем лице дыхание отвратительных животных, по не могла даже поднять руку, не могла пошевелиться; чтобы защитить себя. Ей мерещилось, что она бежит изо всех сил, но в тот момент, когда чудовища почти настигли ее, ноги словцо одеревенели и окончательно перестали слушаться.
А опасность была уже рядом, дыхание оскаленной пасти ощущалось за спиной. Она оглянулась, чтобы запечатлеть в сознании распластанное в прыжке тело огромною зверя... и вдруг прохладная мужская рука легла на се вспотевший лоб и сквозь тяжелый, сковавший потрясенное сознание сон она услышала голос любимого, увидела его встревоженные глаза.
Теплые губы коснулись ее щеки, и Денис, отгоняя все страхи, мягко и нежно прошептал: «Просыпайся, родная! Пора вставать!»
Когда волк лизнул женщину в лицо, она тихо ахнула и открыла глаза. Белая муть не отступала. Все тело пронизывали тысячи иголок, при малейшем движении мышцы сводило судорогой. Она застывала и, что самое страшное, сознавала это, но ничего не могла поделать. Тихое и радостное повизгивание раздалось у нее над головой. Людмила с усилием повернула голову. На краю ямы возвышался крупный волк и, вывалив от усталости язык, пристально смотрел на нее, словно просил: «Ну, что ты медлишь? Вылезай скорее!»
Одну короткую секунду она думала, что бред продолжается. Но ощущение реальной жизни вернулось к ней вместе с морозным ветром и страшным холодом, от которого сразу закоченели ноги и спина – все это словно встряхнуло ее. С усилием она вспомнила и погоню за незнакомцем, выскочившим из балагана, и свой выстрел, и резкий толчок в спину, и падение, а потом черноту беспредельного ничто, поглотившего ее. И теплые губы, почти наяву коснувшиеся щеки… Преодолевая боль в груди, она глубоко вздохнула. Похоже, только волк существовал не во сне, и она даже не испугалась, потому что вспомнила…
– Темуджин! – прошептала она с трудом, потому что губы и язык сводило от холода. – Темуджин! – И волк насторожился, склонил голову и вильнул хвостом, как будто показывал, что понял ее. Он обогнул яму по кругу, не спуская взгляда со своей бывшей хозяйки, потом спрыгнул к ней, нетерпеливо ткнул ее носом, словно позвал за собой.
Но Людмила неимоверно устала от тех немногих движений, что ей удалось совершить. Апатия вновь завладела ею. Не хотелось шевелить ни рукой, ни ногой, даже глаза открывать не хотелось, потому что это еще более усиливало страшную, почти смертельную усталость. Непомерная тяжесть навалилась на нее, сковала тело, сделала его вялым и безвольным.
И даже Темуджин не взволновал ее, да и был ли волк на самом деле, как и тот мир, который так стремительно удалялся от нее в никуда. Она закрыла глаза, голова упала на грудь…
Темуджин несколько раз спускался в яму, тянул зубами за бушлат, рычал сердито, теребил, трогал лапой обмякшее тело женщины, но она продолжала лежать абсолютно неподвижно, и начавшийся снег успел закрыть ее тонкой белой пеленой.
И волк понял, что бессилен спасти единственного человека, которого он любил. Он не мог вытащить женщину из ямы. Он не мог унести ее…
И тогда волк выскочил из ямы и огромными прыжками помчался к выходу из ущелья.
Глава 27
– Цымбарь начал давать показания. – Стас вошел в кабинет и положил бумаги на стол Барсукову. – Сегодня сам попросился на допрос, и вот, смотри… – Он ткнул пальцем куда-то в середину протокола. – Уразов. Рубщик мяса из колбасного цеха, хозяином которого является господин-товарищ Надымов. По весне мы его пытались арестовать по подозрению в убийстве фермера Ковальчука. У того в свое время возникли серьезные трения с Надымовым. Наш милый друг не заплатил ему за тонну свинины. Тянул месяца три, фермер начал возмущаться, пригрозил обратиться в милицию, а потом вдруг исчез. Нашли через месяц. В старом овраге водой размыло яму, куда его захоронили.
В последний раз Ковальчука как раз у оврага и видели, причем в компании с этим самым Уразовым.
Впрочем, свидетели не совсем уверены были.
Стемнело уже… Решили мы все-таки Уразова брать. А он ждать не стал. Исчез. И концы в воду.
Объявили в розыск, но пока никаких результатов.
А он, выходит, рядом, если верить Цымбарю. В заповеднике прячется, в самой что ни есть глуши.
В ущелье под гольцом Джимбулак. «Струей» промышляет, и, чует мое исстрадавшееся сердце, не без помощи Надымова. Цымбарь показывает, что снаряжен Уразов по высшему классу: армейская радиостанция, карабин, продукты. Ну скажи на милость, кто еще в нашей округе способен так экипировать своего работничка?
– Что с Матвейчуком?
– С Пыреем-то? А все по-прежнему. Одно и то же талдычит изо дня в день: подошел, дескать, незнакомый мужик, попросил продать «струю» китайцам. Причем показал, к кому именно подойти. Сам остался ждать выручку за киоском. Обещал хорошо заплатить. Но описать его так и не сумел как следует. А вернее всего, боится. И, кажется, я знаю, кого! – Стас потер ладони. – Теперь уж этой твари не отвертеться. Прищучу его, как пить дать, прищучу!
– Уразова нужно срочно брать! – Барсуков встал из-за стола и подошел к окну. После вчерашней метели опять вовсю светило солнце, а на карнизе появилась пара сосулек: на улице ощутимо потеплело. – Вызывай вертолет Готовь группу захвата… – Он не договорил. Зазвонил телефон, и, быстро вернувшись к
