шипучего напитка. Ничто так не усмиряет женскую гордыню и мужское чванство, как бокал хорошего вина. Порой он вынуждает забыть не только служебные обязанности и супружеский долг, но предает забвению величие свершений предков и полосатые гербы с коронами... Перед ним бессильны и простые смертные, и даже монаршие особы, которым иногда тоже свойственно отринуть доводы разума и подчиниться законам сердца...
Кирдягин слегка кашлянул, отвлекая графиню от ее мыслей:
– Позвольте узнать, милейшая Елизавета Михаиловна, могу ли я нанести визит и засвидетельствовать свое почтение вашей племяннице?
Графиня, свысока оглядев смазливую физиономию столичного fashionable[4], усмехнулась:
– Но-но, mon ami! Александра не про вашу честь! Пусть отец у нее и непутевый граф Волоцкий, но он богат, а род у них старинный и славный, так что держитесь от нее подальше!
– Но она хотя бы красива?
– Не знаю! – Буйновская, похоже, была озадачена. – Они всего-то месяца два как из-за границы вернулись, так что я никогда ее не видела. Правда, сестра моя, Ольга, слыла в свое время первой красавицей Петербурга, да и самого графа, черт бы его побрал, тоже Бог не обидел! Можно надеяться, что девочка не дурнушка, а с тем приданым, что отец за нее обещает, думаю, в девках она долго не засидится!..
...Через час после неудачного визита к графине Буйновской Кирдягин в высоком черном цилиндре, темно-синем сюртуке на вате и панталонах, счастливо избежавших зубов пакостницы Бетси и имевших, как изволил выразиться один из его приятелей, цвет упавшей в обморок лягушки, медленно прогуливался вдоль Невского проспекта. Левую руку Дмитрий Афанасьевич закинул на поясницу, правой опирался на тяжелую, инкрустированную серебром трость из мореного дуба. Изредка он лениво глядел через лорнет, небрежно кивая в ответ на приветствия многочисленных знакомых, и продолжал размеренно шествовать. Друзья и товарищи разводили в недоумении руками, не понимая причины странной меланхолии известного в свете весельчака.
А мысли Кирдягина были заняты непривычным для него делом: он размышлял, взвешивал pro et contra и даже просчитывал возможный доход от поступка, который вознамерился осуществить в самом ближайшем будущем.
Наконец сумбур, царивший в кудрявой голове отъявленного ловеласа и кутилы, несколько улегся, мысли приобрели четкость и стройность. И тогда Кирдягин, перестав витать в эмпиреях, весело щелкнул пальцами, озорно, по-гусарски, крутанул ухоженный ус и отправился в ресторацию Фельета, чтобы отобедать в компании подобных ему бездельников; там его ждали жирные устрицы, кровавый ростбиф, трюфеля и бутылочка сокрушительной красной мадеры на пару с графинчиком бархатного, подогретого лафита...
Жизнь продолжалась, а Дмитрий Афанасьевич, по обычаю, ждал от нее только праздников и подарков!
2.
– Александра, потрудись объяснить, что случилось с Кирдягиным? – Елизавета Михайловна, подобно олимпийскому марафонцу, с трудом перевела дух. – Он так быстро промчался мимо меня, что чуть не сбил с ног генерала Сахнова. Такое впечатление, что его основательно потрепали дворовые псы! Многие заметили, как он сопровождал тебя в зимний сад, – и вот такой конфуз! Признавайся, ты опять что-то натворила?
Племянница подняла на тетку огромные темно-синие глаза, и если бы графиня не имела уже опыта общения со свалившейся ей на голову родственницей, то вполне могла подумать, что более кроткого и невинного существа в природе не существует!
– Право ничего, тетечка! – Девушка вдруг озорно улыбнулась, обняла тетку за плечи и поцеловала в щеку. – Просто он осмелился разговаривать со мной в непозволительном тоне и к тому же сделал несколько опрометчивых предложений, да еще попробовал ущипнуть за грудь, словно я трактирная девка! Будь я мужчиной, я бы непременно вызвала его на дуэль!..
– Господи, Александра, и ты называешь это «право ничего»? Да только за одно из этих прегрешений я откажу ему от дома! Каков мерзавец! И как он посмел так обращаться с тобой?
– Думаю, – Саша наморщила лоб, – ему не дает покоя то, что я отвергла его предложение руки и сердца; он, вероятно, догадывается, что без вас тут не обошлось. Вот и пытается теперь досадить нам обеим. Потому я и решила раз и навсегда прекратить эти никчемные вздохи и рассчиталась с ним по всем пунктам его домогательств.
– Значит, разорванная манишка?..
– Ответ на предложение стать его любовницей!
– А синяк под глазом?
– Это он попробовал назвать меня дурой набитой.
– А хромал тогда почему?
– Закономерный результат нежелательных для меня объятий и поцелуя. Тетечка, вы не беспокойтесь! Я умею за себя постоять! Например, когда мы жили в Канаде, один траппер[5] гнался за мной десять миль на собаках и отстал лишь после того, как я отстрелила ему ухо.
– Ухо?! – Графиня с неподдельным ужасом уставилась на племянницу. – Зачем ты это сделала?
Девушка пожала плечами.
– Как зачем? Он хотел на мне жениться, но я поставила условие: если его упряжка обгонит мою, я, возможно, подумаю над его предложением...
– И, как я догадываюсь, он не обогнал тебя, но мой Бог, зачем же лишать человека ушей?
– Так это в другой раз случилось! Он задумал меня украсть и взять силой...
Елизавета Михайловна растерянно покачала головой.
– Ну, знаешь, с тобой не скучно! Меня только одно интересует, есть ли голова на плечах у твоего дорогого папеньки? Мало того, что Ольге жизнь поломал, так и дочери постарался испортить! Разве подобает барышне твоего происхождения двадцать лет мотаться по свету, общаться с дурными людьми, терпеть лишения, потерять в конце концов мать – и все ради того, чтобы граф Волоцкий на склоне лет написал книгу, которую и читать никто не будет? Я-то уж этого никогда не сделаю!
Девушка обиженно закусила губу:
– Извините, тетя, но вы не правы! Книгу согласны издать не только в России, но и в Европе, и даже в Америке. Папу считают крупным ученым, совсем недавно его заметки о жизни африканских племен в окрестностях озера Виктория получили премию Королевского географического общества в Лондоне.
– Я, конечно, все понимаю. Не такая уж я дремучая дура, но пожертвовать жизнью жены и судьбой дочери... За одно это я непременно оторву твоему папаше голову!
Саша опустила глаза:
– Не нужно об этом, тетя! Папа очень любил маму и сам ее выхаживал, когда она заболела лихорадкой. И маменька его любила, она всегда мне говорила, что он лучший муж и отец на свете и, если бы ей привелось начать все сначала, она ни за кого другого не пошла бы. Вы не представляете, как папа переживал, когда она умерла. Целый месяц ни с кем не разговаривал. Придет к ее могилке, сядет рядом и молчит, лишь иногда принимается что-то шептать. Я вначале думала, он молится. Подошла как-то раз ближе, а он шепчет: «Олюшка, дорогая, прости меня, и за Сашеньку прости, и за то, что тебя не сберег!»...А вы говорите, «голову ему оторвать»! Да если меня кто так полюбит, я не задумываясь пешком на край света за ним уйду!
Елизавета Михайловна всплеснула руками:
– Ну что мне с тобой делать? Нам теперь не о горячей любви следует думать, а о том, как замять все скандалы, что следуют после каждого твоего выхода в свет. Твои эскапады шокируют и отпугивают более-
