Биг-Сур и Апельсины Иеронима Босха

— Ну что я могу сделать? — не выдержал я. — Чего вы хотите от меня?

— Отвезите меня в Монтерей. Поместите в госпиталь. Я должен выбраться отсюда.

— Очень хорошо, — кивнул я. — Я сделаю, что вы просите. Отвезу, как только можно будет спуститься вниз.

Что я имею в виду? пожелал он узнать. Лицо его слегка посерело от ужаса.

Я объяснил, что не только моя машина не на ходу, но еще и дорога до шоссе завалена камнями; сперва шторм должен стихнуть, а потом уже можно будет думать о поездке.

Мои слова привели его в еще большее отчаяние.

— Ну придумайте, придумайте что-нибудь! — заклинал он. — Должен же быть какой-то способ выбраться отсюда. Не хотите же вы, чтобы я окончательно сошел с ума?

Единственное, что оставалось, это спуститься утром к шоссе и оставить в почтовом ящике записку почтальону, чтобы он доставил ее Лилику. Почта по-прежнему приходила исправно. Дорожные рабочие трудились день и ночь, расчищая завалы. Я знал, что Лилик доберется до нас, если только это в человеческих силах. Что до валунов, перегородивших нашу дорогу в самом низу, то я лишь молился, чтобы какой-нибудь Титан отвалил их в сторону.

Итак, я отправил послание, подчеркнув, что речь идет о жизни и смерти, и велел Морикану быть наготове. Я просил Лилика приехать на следующее утро, в шесть, а то и в половине шестого утра. Я высчитал, что к тому времени и буря утихнет, и кое-какие валуны успеют убрать.

В ту ночь, его последнюю ночь в Биг-Суре, Морикан отказался подниматься к себе. Решил до утра просидеть в кресле. Мы ухаживали за ним во время обеда как могли, подливали, потчевали тем и этим и наконец под утро пожелали ему покойной ночи. Комната у нас была только одна, и кровать стояла посредине нее. Мы забрались под одеяло и попытались уснуть. На столе рядом с ним мерцала крохотная лампа, а сам он сидел в большом кресле в пальто и шарфе, в шляпе, нахлобученной на глаза. Огонь в печке погас, и, хотя окна были плотно закрыты, в комнате вскоре стало промозгло, чувствовалась сырость. Снаружи по-прежнему свистел ветер, но дождь, казалось, начинает ослабевать.

Разумеется, уснуть я не смог. Я тихо лежал и прислушивался к тому, что он там бормочет себе под нос. Время от времени он тяжко вздыхал, повторяя: «Mon Dieu, mon Dieu! Когда это кончится?» Или: «Quel supplice!»[386]

Около пяти утра я выбрался из постели, зажег лампы, поставил кофе на плиту и оделся. Было еще темно, но буря прекратилась. Остался обычный верховой ветер, который разгонял дождевые тучи.

Когда я спросил его о самочувствии, он застонал. Никогда в жизни он не переживал такой ночи. Она его доконала. Он надеется, что у него еще хватит сил на дорогу до госпиталя.

Когда мы глотали обжигающий кофе, он почуял запах жарящейся яичницы с беконом. И мгновенно взбодрился.

— J'adore ca[387], — сказал он, потирая руки. Вдруг его охватила паника. — Откуда вы знаете, что он приедет, этот Лилик?

— Приедет, не тревожьтесь, — успокоил я его. — Он сквозь ад пройдет, чтобы спасти вас.

— Oui, c'est un chic type. Un vrai ami[388].

К этому времени моя жена оделась, накрыла на стол, разожгла печку, принесла яичницу с беконом.

— Все будет прекрасно, — сказала она. — Вот увидите, Лилик через несколько минут будет здесь. — Она говорила с ним, как с ребенком. (Не волнуйся, дружок, мамочка рядом, ничего с тобой не случится.)

Его тревога передалась и мне, я решил зажечь фонарь и выйти на дорогу повыше дома и посигналить Лилику. Взбираясь на холм, я услышал фырчанье мотора где-то внизу, вероятно, у поворота к Рузвельтам. Я принялся размахивать фонарем и, ликуя, заорал что есть мочи. Он, должно быть, заметил свет, потому что немедленно оттуда донесся звук его клаксона, а через несколько минут показалась и сама машина, исторгая клубы дыма и рыча, как раненый дракон.

— Господи! — закричал я. — Какое счастье! У тебя получилось! Как это здорово! — Я горячо обнял его.

— Досталось мне там, внизу, — ответил он. — Не знаю, как только удалось убрать те каменюги. Хорошо лом с собой оказался... Как Морикан? Проснулся?

— Проснулся? Да он не ложился. Пошли, выпьешь кофе. Ты позавтракал?

Он не завтракал. Даже кофе не выпил.

Мы ввалились в дом, где сидел Морикан в предвкушении скорого спасения. Здороваясь с Лиликом, он едва не плакал.

— C'est la fin[389], — проговорил он. — Как вы добры, что приехали! Вы святой.

Когда пришло время трогаться, Морикан встал, сделал, шатаясь, несколько шагов и повалился на кровать.

— Ну что еще? — вспылил Лилик. — Собираетесь окочуриться прямо сейчас?

Морикан скорбно посмотрел на нас.

— Я не могу идти, — сказал он. — Видите! — И он показал на выпуклость у себя между ног.

— Что это? — вскричали мы в один голос.

— Мои яички! — воскликнул он. — Они распухли. И впрямь. Они были как каменные.

— Мы отнесем вас к машине, — предложил Лилик.

— Я слишком тяжелый, — пожаловался Морикан.

— Чепуха! — отрезал Лилик.

Морикан обхватил нас за плечи, а мы с Лиликом сцепили руки у него под ногами. Он весил тонну. Медленно, с оглядкой мы потащили его через сад к машине. Он стенал, как агонизирующий бык.

— Успокойтесь, успокойтесь. Это пройдет. Просто задержите дыхание, стисните зубы. Du courage, mon vieux![390]

По мере того, как мы осторожно съезжали по извилистой дороге вниз, глядя на разрушения, причиненные ураганом, глаза Морикана становились все больше. Наконец мы выехали на последнюю, относительно пологую, прямую. Громадные каменные глыбы грозно громоздились над нами. Когда мы добрались до шоссе, я увидел, что совершил Лилик. Казалось невероятным, что такое под силу человеку.

Наступил рассвет, дождь окончательно прекратился; мы продолжали путь. Каждые несколько ярдов приходилось останавливаться и расчищать дорогу. Так продолжалось, пока не появился плакат с предупреждением: «Берегись камнепада. Опасные повороты и камнепад еще 46 миль». Но все это было уже позади.

Мои мысли вернулись к прогулке Морикана между линиями фронта. Два чемодана. И Ямвлих! Если сравнивать, то оставшееся у нас позади казалось нереальным, привидевшимся ему кошмаром.

— Как там ваши шары? — поинтересовался я.

Он пощупал. Немного получше, так он полагает.

— Вот и ладно, — сказал Лилик. — Это просто нервы.

Я подавил в себе желание рассмеяться. «Нервы!» Вот слово для описания Морикановых страданий!

В Монтерее мы остановились, чтобы принести ему в машину чашку кофе. Вовсю светило солнце, блестели верхи крыш; жизнь снова входила в нормальную колею. Еще несколько миль, сказали мы ему, и вы будете на месте. Имея в виду окружной госпиталь в Салинасе.

Он еще раз пощупал свои тестикулы. С ними было почти все в порядке.

— Что мы вам говорили!

— Ouais! — удивился Морикан. — Mais, c'est drele[391]. Как вы это объясните?

— Все дело в нервах, — заметил Лилик.

— Angoisse![392] — ответил я.