— Алан Скамвей. — Он протянул руку, вынудив сыщика прикоснуться к нему, и близко заглянул в глаза, чтобы оценить степень их враждебности. — Я польщен приездом главного охотника за черепами из Управления Сил Правопорядка, и мне остается только смиренно сказать: Большой Ал слушает. Чем могу служить? Что-нибудь связанное с подержанными «феррари»?
— Мы занимаемся, расследованием недавних убийств, а также...
— Я могу описать вам каждую минуту моей жизни от конца корейского конфликта до настоящего времени. У меня полное алиби. Все это время я играл в покер. Спросите любого. Меня видели все. Верно, ребята?
— Может быть, поговорим наедине?
— Конечно, Джек, с удовольствием. — Он развернул коляску и поехал в кабинет. Его спина выражала явную насмешку: «Что, коп, чувствуешь себя агентом 007?»
Эйхорд оглянулся на автомобиль, стоящий поперек демонстрационного зала, увидел, как Монрой Тукер, изображая покупателя, вылезает из машины, и направился за инвалидным креслом.
— Прошу, инспектор, — пригласил Скамвей, — значит, вы хотите знать, где я был 31 февраля. Или 32 марта?
— Что-то вроде, — терпеливо ответил Эйхорд. — Мы проверяем инвалидов вашего возраста...
— Ай-я-яй! Значит, серьезное преступление. Я-то думал, что ваши мальчики только и умеют, что уминать пончики. Молодняк, одним словом, а вокруг, оказывается, идет серьезная полицейская работа. И самые опасные преступления совершает, конечно, инвалидная «моль» среднего возраста. Федеральная полиция, как всегда, на высоте. Я заслуживаю наказания кнутом или косичкой молоденькой девчонки? Тогда я сдаюсь, офицер. Пришлите ее, и пусть она нанесет мне пару достойных ударов. Прикажите ей. Никакого снисхождения! Дайте мне настоящую взбучку!
Эйхорд переждал этот словесный поток и продолжал, словно его не прерывали:
— ...а также преступлениями, совершенными несколько лет назад. — Ему надоело притворяться. — Мы обнаружили некоторые противоречия в ваших документах за прошлые годы. Я был бы крайне признателен, если бы вы прояснили некоторые моменты вашей биографии. Где вы жили раньше? — Он заглянул в досье. — В Атлантик-Сити?
— В Норвегии, — ответил Скамвей, наблюдая, как огромная фигура черного мужчины заполняет дверной проем. — Вы знаете, что сказал майор Дорф, когда представлял очередного кандидата в президенты Джесси Джексона?
Монрой тупо уставился на него ничего не выражающими глазами. При необходимости это ему прекрасно удавалось.
— Что стране нужен играющий тренер. — Скамвей засмеялся, никак не отреагировав на появление чернокожего копа.
— Мистер Скамвей. Мой коллега — детектив Тукер. — Джек представил мужчин друг другу.
— Подумать только! Скажите, вы могли бы достать мой мяч с крыши? Похоже, что кроме вас это некому сделать.
В лице Монроя ничто не дрогнуло.
Эйхорд задавал вопросы о прошлом Скамвея и следил за его реакцией, которой придавал большее значение, нежели словам. Никаких колебаний и нерешительности. Полная естественность. Имя «Скамвей» оказалось норвежским, впоследствии англизированным, искаженным к тому же диалектом и специально для Эйхорда было произнесено по буквам. Скамвей, по его словам, жил в самом большом фьорде Норвегии. Его семья скончалась. Однако он слышал, что в Осло еще живут его двоюродные братья. Документы потерялись при пересылке из Атлантик-Сити в Бакхед. Он поведал детективам подробности автомобильной аварии, в результате которой оказался в инвалидном кресле.
Джек церемонно поблагодарил его за потраченное время. Когда они влезли в машину, он спросил Монроя:
— И что ты думаешь о нем?
Он взял Тукера с собой, чтобы посмотреть на реакцию Скамвея. Джека интересовало, на самом ли деле тот был таким расистом, каким показался в день их первой встречи. Может быть, именно тогда выявилось истинное лицо этого человека, прикрытое маской все остальное время. И теперь Эйхорд хотел узнать непредвзятое мнение Тукера.
— Как ты находишь его?
— Скотина.
— Почему?
— Еще один подонок, кичащийся своей белой задницей.
Бакхед-Спрингз
Ощущение от этого дня у Эйхорда было такое, будто он выпил приятный освежающий коктейль в сточном колодце. День приторных улыбок ядовитых людей. После такого общения чувствуешь себя, как леди Макбет, и хочется без конца мыть руки. Скамвей определенно был из тех людей, которые при всем своем обаянии распространяют сильную негативную ауру. И после свидания с ним весь день пошел наперекосяк.
Даже дома его ждала неприятная неожиданность. Едва он переступил порог, как Донна напустилась на него по поводу счетов, что было не в ее правилах. Он аккуратно поинтересовался, скоро ли будет готов обед, а когда она огрызнулась в ответ, сказал, стараясь не раздражаться:
— Я в восторге от твоего теплого приема, дорогая. Я пораньше смылся с работы, чтобы побыть с моей прелестной, ласковой женушкой, но, кажется, попал в дом злобной ведьмы. Может, сделаешь перерыв?
— Прости, милый, — смягчилась она. — Я очень виновата. Но у меня выдался такой жуткий день: во-первых, ребенок устроил скандал, во-вторых, мне пришлось самой подвести баланс в нашей чековой книжке и оплатить счета — откладывать уже некуда. Теперь надо убрать дом, а я разбита, устала, я, пропади все пропадом, паршиво себя чувствую, у меня стервозное настроение, и сегодня не будет вовремя обеда, не будет ни тишины, ни объятий. Ясно?
— Что ж, отлично, все одно к одному. — Он вздохнул, сел и взялся за свою корреспонденцию. Это были материалы от служителей церкви по поводу какого-то ненормального и его кретинки-подружки, которые имели обыкновение встречаться в общественных местах и полосовать друг друга по лодыжкам лезвием бритвы, смеясь, как дураки. Полицейских просили прийти в ресторан, где эти сумасброды будут, как всегда, в лужах крови. Однако последнее сообщение свидетельствовало, что вмешиваться уже поздно. Парень, видно, дошел до точки и покончил с ней и с собой в ресторане, прямо над рыбным блюдом. Отличное завершение дня для Эйхорда.
Он приподнялся, чтобы переключить телевизор на канал новостей, как вдруг в другом конце дома раздался звон разбитого стекла. Он вылетел из кресла и помчался на шум еще до того, как услышал крик жены: «Джонатан!»
Ребенок сидел среди осколков. Эйхорд рванулся к нему, чтобы убедиться, что он не порезался. Мальчик скалил зубы и рвал на части любимую фотографию Джека с его давно умершей матерью, выдергивая ее из обломков рамки и разбитого стекла.
— Что ты наделал! — воскликнул Джек.
Ребенок вызывающе посмотрел на него. Взгляд был чужим, тяжелым, холодным. В бесчувственном мраморе было больше тепла, чем в этом взгляде. Эйхорд подхватил сына с пола и врезал по мягкому месту со всей силы, чувствуя, что мог бы убить мальчишку. Хотелось излупить его до синяков.
— Джек, — только и сказала вбежавшая в комнату Донна. Они всегда понимали друг друга без слов. Ее взгляд, полный укора, сказал ему больше, чем целый монолог. Сквозь рев сына Эйхорд ответил, уже чувствуя раскаяние:
— Не так уж ему и больно, он плачет больше от унижения.
— Иди ко мне, Джонатан. — Она унесла ребенка, а Эйхорд подбирал осколки и старался прийти в
