корректировщицей, а может и «маршрутницей», т.е. собирала данные о дислокации наших частей и по радио передавала противнику. На женщину во время войны меньше всего обращаешь внимание. Только нельзя забывать, что здесь приходится воевать не с регулярной армией, а со всем народом.
Разведчики, давно уже не видевшие пленных (а к лазутчикам у них свой, особый счет), уже несколько раз просили отдать Хаву им. Она в ужасе кричала, чтобы не отдавали. Мы разыгрывали «доброго-злого» следователя. Юра был добрым следователем, я — злым, а генерал — независимым судьей. Когда она начинала запираться, я налегал на ее психику, требовал признания. Стращал всеми карами. Нам необходимы были позиции духов в Гудермесе, чтобы раздолбить их, а затем уже входить в город без потерь.
Она кричала, что не знает. Я достал карту Гудермеса и спросил, где проживает ее дочь с сестрой: она, вытирая слезы, уверенно указала дома где-то в районе железнодорожного вокзала. Судя по тому, как она обращалась с военной топографической картой, она ее видела не первый раз. Потом мы ей подсунули карту с устаревшей обстановкой, наши батальоны были уже перемещены (карта уже подлежала уничтожению). Она живо заинтересовалась значками, обозначавшими нашу диспозицию. Для нормального гражданина, не имеющего военного образования, все эти значки — китайская грамота. Военная подготовка у нее вряд ли есть, а вот специальная — вполне может быть.
Я тут же поднимаю трубку телефонного аппарата, который мы обычно держали как «детектор лжи», и говорю, чтобы артиллерия переместила свой огонь в район, где проживают родственники Хавы. У нее очередной приступ истерики. В дверь озабоченно заглядывает Сан Саныч. Интеллигент, а в данном случае — чистоплюй. Ничего мы не сделаем женщине, не такие мы сволочи. Не научились еще с женщинами воевать.
Но Сан Саныч не верит. Он знает, что я могу выкинуть фортель, и просит отпустить ее. Чтобы успокоить нервы, когда она ревет белугой, постоянно приходится прикладываться к бутылочке коньяка из генеральских запасов. Хотя и обнаружили в ее сумочке сигареты, она упорно отказывается курить в нашем присутствии. Предложенный коньяк также отвергает, стакан с водой сбросила со стола. Из рук врага ничего не хочет принимать. Упорная дамочка.
Когда мы с генералом выходим в туалет, она предлагает Юре отдаться ему, чтобы он ее отпустил. При подходе к двери я громко отдаю кому-то несуществующему команду: «Подготовьте БМП, подгоните поближе к зданию, пусть газует, а то ее крики и так всем мешают, а сейчас еще громче будет, будем зубы стачивать!»
Юра тем временем «отдал команду», чтобы район железнодорожного вокзала не долбили. Тем не менее она рассказала кое-что о позициях духов, о их укреплениях. С каждой минутой у меня крепла уверенность, что она является лазутчицей, чеченской Зоей Космодемьянской. А Юра, наоборот, был уверен, что она попала к нам по ошибке. Я предлагал ее отправить в Ханкалу, там был создан фильтрационный пункт, пусть там особисты и грушники разбираются.
Пока я ходил за сигаретами, Сан Саныч схватил Хаву в охапку, посадил в свой УАЗик и вывез за деревню. Там просто отпустил. Я бесновался. Материл всех и вся. Невзирая на чины и ранги досталось от меня и начальнику штаба за его благородство, и Юре, за то, что не устоял против своего начальника. Хотел броситься в погоню, но мне так и не сказали, в какую сторону ее отвезли. Мат хлестал из меня Ниагарским водопадом, допив командирский коньяк, я вместе с разведчиками, которых обманули в их самых лучших ожиданиях в отношении Хавы, поехал в расположение второго батальона.
Там с комбатом второго батальона у нас состоялась продолжительная беседа, в ходе которой, он подробно рассказал, при каких обстоятельствах ее задержали. Попутно показал карту, которая была у Хавы. Наша обычная карта Генерального штаба, вот только еле различимыми точками — иголкой -была нанесена подробная дислокация нашего КП, САУ, первого, второго батальонов. Комбат поначалу не обратил внимания на крошечные точки, посчитал, что женщина просто подобрала карту где-то, вот и оставил ее себе. Наносила она обстановку сама, или была просто связной — так и осталось неизвестным. Но я торжествовал. Я оказался прав во всем. Сан Саныч и Юра поверили женским слезам, хотя ее никто не пытал, не насиловал, я сам бы этого не допустил, но то, что ее отпустили, меня бесило.
Выпив еще с комбатом, я попросил, чтобы он мне показал бойцов, которые задержали Хаву, и позволил с ними побеседовать. Игорь показал двух солдат, которые находились на оконечности левого фланга. Я пошел к ним, а начальник разведки принялся изучать с комбатом комбинацию точек на карте, ища что-нибудь, указывающее на авторство.
Пройдя по окопу, я подошел к солдатам, внимательно наблюдавшим за местностью:
— Здорово, мужики!
— Добрый день.
— Здравия желаю, товарищ капитан.
— Ты меня знаешь?
— Так точно, мы с вами на Минутке рядом окапывались.
— Точно-точно, вспомнил. Мужики, закуривайте, — я протянул им сигареты, — и расскажите мне, как вы утром подругу поймали.
— Стоим мы, тихо, туман, внимательно слушаем. Видимость не больше метра. В такую погоду подползешь и не заметишь. Зато звук хорошо слышно. Слышим вроде как легкие шаги.
— Точно, легкие: когда кто-то из наших в ботинках или в сапогах топает, то слышно далеко, а тут звуки вроде шороха. И в разрыве тумана видим тень. И двигается очень быстро, мы так не умеем, и почти бесшумно. Мы и кричим, все как обычно: «Стой! Пароль! Лапы в „гору“, мордой на землю!» Подходим — баба.
— И ничего такая, смазливая. Она нам давай глазки строить, и говорит, что пропустите, мол, меня, а я с вами прямо сейчас и рассчитаюсь. Время было часов семь утра. Мол, никто и не заметит.
— Ну, и как, мужики?
— Нет, товарищ капитан, мы ее пальцем не тронули. Только когда мы ей отказали, она начала кофту как-то дергать, тут я ей и в ухо приложил.
— Прикладом?
— Да это же баба. Череп лопнул бы. Был бы мужик — тогда другое дело, а так с нее и кулака хватило. Кофточку рванули, а оттуда пистолетик вроде детского вывалился. У генерала такой видел.
— ПСМ?
— Да. В сумке у нее бинты, вату нашли, а за подкладом сумки карту. Посмотрели — чистая, мы ее комбату отдали.
— А что-нибудь не так? Надо было ее на месте кончить? Или отпустить?
— Нет, ребята, все в порядке. Вы все правильно с делали.
— Смотри, куст шевелится!
И точно, примерно в ста пятидесяти метрах от нас со стороны противника шевелились кусты. Присмотревшись, увидели, что группа пехоты порядка двадцати человек ползет в нашу сторону. Ближе подпускать их было опасно. Мы тут же открыли огонь из автоматов. У бойцов на бруствере стоял автоматический гранатомет АГС-17 (кодовое наименование — «Пламя»). Я сел за него. Примерно, на глаз, выставил сектор обстрела, Он бьет по площадям, в определенном ему секторе, укладывая гранаты в шахматном порядке. Как только мы начали обкладывать духов, они поняли, что обнаружены и также начали нам отвечать. До наших было метров триста, и они уже спешили к нам на помощь.
Духи решили поддержать своих минометном огнем. Первые мины разорвались далеко у нас за спинами. Затем помню только яркую вспышку и все… Звиздец!!! Если кто рассказывает, что у него за секунду пронеслась вся его жизнь, то передо мной ничего не проносилось. Просто вырубился, как будто умер. Ничего не чувствовал. Звиздец полный — конец всем мечтам, чаяниям. Финиш.
Через некоторое время очнулся на дне окопа, хотя до этого сидел у гранатомета, на бруствере. Держусь за голову, правый глаз не видит, отнимаю руки, они все в крови. Башка разламывается, каждое движение причиняет дикую боль. Правая нога тоже болит. Превозмогая боль, опускаю глаза и аккуратно щупаю ногу. На месте. Тут кто-то сдирает с меня шапку: блядь, больно же. Это один из бойцов, что был со мной. В ушах ватная пробка, почти ничего не слышу, очередная контузия. Перевязывает меня. Очень бережно щупаю правый глаз — на месте, но почему не вижу?
Пока боец не очень-то вежливо начинает меня перевязывать, слышу треск автоматов. Отталкиваю
