— Через блок-посты проезжаем, что перед Северным, — Юра смотрел в триплекс, что на борту.
Подъехали к госпиталю, который размещался в аэропорту. Все знакомо. Было уже около двух часов ночи. Меня тут же взяли под свое внимание две прелестные, чудесные, обаятельные, красивые медсестры. И несмотря на поздний час, пробитый череп, головокружение, я был почти влюблен в них. Я поедал их глазами, вдыхал их запах. Когда, несколько часов назад, я видел перед собой Хаву, тоже в какой-то мере симпатичную женщину, то не испытывал таких чувств, как сейчас. Казалось, что я попал в рай.
Пока одна записывала мои данные и заполняла необходимые формы, другая делала мне какие-то уколы. Понятно, когда ставят подкожник от столбняка, но про остальные я ничего раньше не слышал. Однако я был готов их терпеть. Морщась от боли, я старался быть остроумным, зубоскалил, рассказывал какие-то анекдоты. Девчонки хохотали. Пришел какой-то молодой доктор, послушал, посмеялся и, когда медсестры закончили работу, взял меня и повел в темный кабинет. Там сделали несколько рентгеновских снимков головы и ноги. Затем привели в другой кабинет, засунули голову в тиски огромного аппарата и что-то смотрели на мониторе. Это продолжалось подозрительно долго, потом принесли мои рентгеновские снимки. Двое молодых парней о чем-то долго шушукались. Это мне начинало не нравиться:
— Мужики! Что там у меня? Что-то серьезное, или нет? Скажите правду, — свою гранату я переложил в куртку, оставив бушлат в приемном покое.
— Не знаем. Тут может быть трещина, а может это вена у тебя проходит.
— Мужики, это вена проходит: когда попало, то крови было много. Не сомневайтесь — это вена.
— Не знаем. Надо посмотреть.
— Я вам посмотрю. Туристы нашлись. Ставлю пару бутылок хорошего коньяка, что там вена, и вы смотреть не будете. Годится?
— По-моему тоже вена, не похоже на трещину, — и что-то еще на тарабарском латинском языке произнес один из докторов.
— Хорошо, мы тебе швы наложим, но завтра первым же бортом улетишь в госпиталь.
— В какой?
— Не знаем. Откуда борт придет. Ты легкораненый, поэтому, скорее всего, либо в Ростов, либо в Новгород. Пошли лоб шить.
— Спасибо, мужики!
Я встал и пошел за доктором в процедурный кабинет. Положили на операционный стол. Врач помыл руки, надел маску, ему ассистировала молодая медсестра. По выбившемуся из под шапочки локону я определил, что она блондинка. Ее прекрасные голубые глаза насмешливо смотрели на меня.
Какой тут умирать, когда такие прекрасные глаза озорно смотрят на тебя. Я неотрывно смотрел в эти два бездонных голубых озера. Я не видел ее лица, но по очертаниям маски рисовал его прекрасным. Эх, жаль, что женат, а то ведь уже почти влюбился в эту красавицу.
В очередной раз у меня сняли повязку с головы, опять пошла кровь, видимо точно вену перебило. Поставили укол, и начали что-то лишнее отрезать, потом зашивать.
— Нитки-то хоть саморассасывающиеся? — поинтересовался я.
— Нет, мужик, такие у нас на второй день войны закончились. Что есть, тем и шьем.
— А сейчас, что у вас есть?
— Нитки черные, десятый номер.
— В казарме солдаты этими нитками пришивают пуговицы и прочее!
— Вот-вот. Мы у старшин спирт на них и меняем.
— Дурдом.
— Согласен на все сто. Сейчас потерпи, вырежем у тебя кусочек поврежденных тканей.
— Так в медроте уже вырезали!
— Еще кое-что надо подправить.
— Череп не повреди!
— Если он у тебя осколок поймал и выдержал, то скальпель и подавно, — опять противно захрустело, этот мерзкий звук заполнил весь череп.
— Вы нитки-то хоть проспиртовали, — морщась от боли, но крепясь перед очаровательной блондинкой, поинтересовался я.
— Проспиртовали.
— И то уже хорошо. А то думал, как все в армии, на авось.
— Всякое бывало, когда на передовой оперировали, приходилось и простыми нитками шить.
— И живы?
— Живы, — успокоил он меня.
— Ну и слава богу.
— Капитан, ты бы не дышал на меня, — попросил меня врач.
— Не понял?
— Перегар от тебя — лошадь свалит.
— Коллеги после ранения подлечили.
— Молчи, а то я свалюсь. Носом дыши.
— Я засопел.
— Тише дыши, а то все равно пахнет. Потерпи, сейчас заканчиваю, через минуту… Все. Готово. Иди в палату, до утра перекантуешься. Я тебя уже в полетный лист занес, полетишь на родину. Твоя война закончилась.
— Спасибо. Огромное спасибо.
Пошатываясь, я вышел на свежий воздух. Похлопал по карманам, сигареты остались в бушлате. Вернулся в госпиталь, в приемном покое забрал бушлат. Снова вышел на улицу и закурил. То ли от лекарств, то ли от долгого некурения, голова закружилась. Юра уже уехал. Медленно, как позволяло здоровье, поплелся в сторону аэропорта. Меня в темноте окликнул часовой:
— Стой! Пароль минус один!
— Пошел на хрен.
— Я тебе пойду сейчас.
— Заткнись и вызови коменданта аэропорта.
— Сейчас.
Минут через десять появился заспанный Сашка:
— Кто коменданта спрашивал?
— Я, Саша. Миронов моя фамилия.
— Слава, ты?
— Я, брат, я.
— Здорово, старый черт! Что с тобой, Слава?
— Ничего страшного, зацепило осколком, череп цел.
— Пойдем, я врачей всех знаю, они посмотрят тебя как следует.
— Саша, они меня уже смотрели. Скажи лучше, во сколько самолет за ранеными?
— Часов в двенадцать обычно. Там забирают — и в Ростов. На сортировку, а оттуда уже по России. Все, отвоевался?
— Хрен тебе. Отвоевался. Скажешь же такое! Во сколько транспорт пойдет на Ханкалу.
— Не знаю. С вечера не планировал. А зачем тебе? Удрать хочешь?
— Быстро соображаешь. Сообрази часиков в восемь что-нибудь ко мне в бригаду. А если не получится, то хотя бы до Ханкалы. Сделаешь?
— Слава, тебе надо отлежаться. Езжай домой. Я тебя первым классом отправлю.
— Ты меня в Ханкалу первым классом отправь. Не могу я, Саша, уезжать. Понимаешь, не могу.
— Почему?
— Почему? Хрен его знает почему.
— Ты же не струсил, не сбежал, получил ранение и не куда-нибудь, а в голову. Слава, с башкой не
