надо его менять…
Приняв такое решение, я, не останавливаясь круто повернул назад, одновременно проверяя наличие «хвостов». Было вроде бы чисто. Во всяком случае, я беспрепятственно добрался до кольцевой станции метро и спустился. Там воздух был чище, чем на улице. На платформе возле колонны молился дервиш; около него собралась немногочисленная группа молодых ребят. Милиция в ту сторону не смотрела, поскольку никакого беспорядка не происходило. Подошел поезд — вполне нормальный, бесшумный, с современной автоматикой дверей, хотя еще и не сенсорной, как в Токио, допустим, или в Берлинском метро. Я вошел в вагон; место мне, как старшему, тут же уступили. Пора было торопиться в гостиницу: там могли ждать меня вести о Наташе, а еще бы лучше — она сама, так что предостережением Иванова я решил пренебречь. Достаточно будет, если поведу себя внимательно и осторожно.
Как сказано в суре «Скот», айяте сто четырнадцатом: «Разве я пожелаю судьей кого-либо, кроме Аллаха?»
В гостинице ни самой Наташи не оказалось, ни сведений о ней. Зато грузинский бизнесмен томился в холле, ожидая меня. Он раскрыл мне объятия с таким видом, словно я был если уж не его братом, то, во всяком случае, земляком. После обычного обмена приветствиями он сказал:
— Витало батоно, я привез бочоночек вина — того, что ты любил, когда гостил у нас в давние времена!
— «Саперави»? Неужели? — спросил я радостно (хотя из кахетинских всегда предпочитал «Цинандали») Он радостно захохотал, хлопая меня по плечу — этакий типичный базарный деятель с юга, разве что пресловутой кепочки ему недоставало для полноты впечатления. Зато акцента было в изобилии.
— Мадлоб, шени кацо, — поблагодарил я. — Давай поднимемся, посидим у меня, поговорим…
— Ох, — простонал он, — времени совсем нет, поверишь, ни секунды больше не осталось!
— Секунды не осталось, знаю, — согласился я. — Но час-другой найдется для друга. Разве нет?
— Все ты понимаешь! — восхитился он, подхватил весьма объемистую сумку, где и содержался, надо полагать, пресловутый бочонок, и я под многими внимательными взглядами повел его к лифту. Поднимались молча. Возле номера задержались на несколько секунд для обычной проверки. Вошли.
Он с облегчением опустил груз на пол. Я тем временем подошел к бару, взял бутылку, две широкие рюмки, налил. Мы подняли, кивнули друг другу и выпили — без ветвистых тостов, обычно ассоциирующихся с грузинским застольем. Он взял из вазы персик, откусил, одновременно обшаривая глазами комнату.
— Все в порядке, — сказал я. — Итак?
Я чувствовал, что волнуюсь. Вообще мне это не очень свойственно. Однако слишком уж серьезным было дело. И спасибо Изе за предупреждение; иначе я сейчас просто хлопал бы ушами, поскольку нужная информация до меня своевременно не дошла. Ответил он уже без всякого акцента:
— Обсуждалось и полностью одобрено.
Я перевел дыхание.
— Кто огласит?
— Католикос.
— Как вы подстрахуетесь, чтобы не возникло преждевременных слухов?
Серьезная проблема.
— Нет человека — нет проблемы, — усмехнулся он. Потом сказал уже серьезно: — Поскольку никакой официальной подготовки не будет, все пойдет через Церковь, то до того самого дня знать будут только священники — а они умеют молчать. Объявлено будет перед пасхальной службой — и тут же пройдет опрос.
— То есть за двое суток до нашего дня?
— Так договаривались. Разве нет?
— Все правильно. Молодцы.
— Но мы хотели бы получить гарантии того, что наши условия приняты во внимание.
— Официально вы можете получить их на следующий после объявления день.
— А неофициально?
— Неофициально я уполномочен подтвердить их сейчас. Что с удовольствием и делаю. — Очень рад. Я уполномочен принять их.
Я снова налил.
— Победа!
Мы выпили, и он стал собираться.
— А что у тебя в бочонке? — поинтересовался я.
Он явно удивился:
— «Саперави» — я же сказал.
— Спасибо.
Он ухмыльнулся:
— Но когда ты его выпьешь — или даже раньше, — то найдешь там пакетик с кассетой, он приклеен изнутри к днищу. Там полная запись того, что скажет католикос, — им же самим сделанная. Мы подумали: мало ли что — могут быть сложности с доставкой, а вам понадобится срочно. Имея ее, вы сможете запустить в любой нужный миг. Так что бочонок оставляю. Вино, кстати, отличное. Помогает здоровью. Вот сумку я заберу, прости, пожалуйста.
— Хорошая сумка, — сказал я. — Кстати, запись записью, но неплохо было бы, если бы в тот день здесь оказался и, так сказать, живой очевидец, который смог бы авторитетно подтвердить все, что у вас произойдет.
— Есть свидетель.
— Кто?
— Я. Устраивает?
— Более чем. Где я тебя найду?
— В нашем посольстве.
— Прекрасно.
Я проводил его до лифта. За него я не боялся: человек этот умел постоять за себя — да и за других тоже. Я познакомился с ним давно, в Германии, где он, правда, был турком; но это уже детали. Заперев за ним дверь, я вызвал на связь «Реан».
— Что для меня?
Ответили после краткой запинки:
— Пока установлено только, что ваш объект вышел из здания через служебный выход в сопровождении другого человека, мужчины. Сели в машину. Номер установлен неточно, сейчас работаем.
— Что с операцией?
— Были небольшие осложнения. Подробности — у Иванова.
— Он на месте?
— Нет.
Я не стал спрашивать — где. Все равно не ответили бы.
Вдруг дала себя знать усталость. Волнительным все-таки был денек. Не вредно бы отдохнуть, а?
Кстати, что это там подсунул мне генерал Филин? Вот и почитаем — пока не требует поэта… Я достал папку. Лег на диван. И стал читать.
'Совещание, насколько мне известно, не записывалось. Маршал собрал нас, тех, кому он доверял совершенно, в частном порядке в дальней резиденции, куда все мы были доставлены как можно более незаметно. Пока разговор шел о деле, стол был не накрыт. Потом уже, обсудив главное, немножко выпили и закусили.
Разговор с самого начала пошел об армии, потому что все приглашенные были людьми военными. Маршал дал вводную. Она была примерно такой: несмотря на все усилия властей, страна гибнет. Центробежные силы растут.
Международный авторитет России упал так, что дальше некуда. Это неудивительно: дипломатия, не
