Тедди вас привезет. Приезжайте пораньше, полюбуетесь закатом. Если захотите, я устрою вас обоих на ночь.
— Конечно, приедем, — сказал Эдвард. — Когда приходит пароход, в гостинице всю ночь адский шум, а у вас мы славно поболтаем.
— Я просто не могу отпустить вас, мистер Хантер: вы должны мне рассказать о Чикаго и о Мэри, — сердечнейшим тоном продолжал Джексон.
Он кивнул и отошел, прежде чем Бэйтмен успел вымолвить хоть слово.
— У нас на Таити отказываться не принято, — засмеялся Эдвард. — Да к тому же тебя нигде так вкусно не накормят.
— Почему он сказал, что его жена хорошо стряпает? Я слышал, она в Женеве.
— Далековато для жены, а? — заметил Эдвард. — И он давненько с нею не виделся. Я подозреваю, что он говорил о другой жене.
Бэйтмен ответил не сразу. Лицо у него стало серьезное. Но, подняв глаза, он поймал на себе смеющийся взгляд Эдварда и гневно вспыхнул.
— Арнольд Джексон — жулик и негодяй, — сказал он.
— Боюсь, что ты прав, — с улыбкой ответил Эдвард.
— Не понимаю, что может быть общего с ним у порядочного человека.
— Возможно, я не порядочный человек.
— Вы часто с ним видитесь?
— Да, очень. Он принял меня в племянники.
Бэйтмен подался вперед и впился глазами в Эдварда.
— Он тебе нравится?
— Очень.
— Но разве ты не знаешь, что он жулик, что его судили? Разве здесь этого не знают? Его надо изгнать из цивилизованного общества.
Кольцо дыма от сигары Эдварда поплыло в неподвижном благоуханном воздухе, и он проводил его взглядом.
— Я думаю, Джексон — самый первостатейный плут, — сказал он наконец. — И я не уверен, что его стоит оправдывать, хотя бы он и покаялся в своих грехах. Он был обманщик и лицемер. Этого не вычеркнешь. Но я не встречал собеседника приятней. Он научил меня всему, что я знаю.
— Чему это он тебя научил? — изумленно воскликнул Бэйтмен.
— Как жить.
Бэйтмен иронически рассмеялся.
— Хорош учитель, нечего сказать. Так вот почему ты упустил случай разбогатеть и теперь зарабатываешь на жизнь, стоя за прилавком в грошовой лавчонке?
— Он удивительный человек, — сказал Эдвард, добродушно улыбаясь. — Может быть, вечером ты и сам поймешь, что я хочу сказать.
— Я не собираюсь обедать у него, если ты это имеешь в виду. Никогда ты меня не уговоришь переступить порог его дома.
— Сделай это для меня, Бэйтмен. Мы столько лет были друзьями, ты не можешь мне отказать, ведь я прошу тебя.
В тоне Эдварда было что-то совсем незнакомое Бэйтмену. Он говорил мягко, но перед этой мягкостью трудно было устоять.
— Ну если так, придется мне поехать, — сказал Бэйтмен с улыбкой.
И потом, рассудил он, совсем не вредно узнать Арнольда Джексона поближе. Ясно, что он забрал большую власть над Эдвардом и, если предстоит бороться с ним, необходимо понять, в чем состоит эта власть. Чем больше он беседовал с Эдвардом, тем явственней понимал, как тот переменился. Он чувствовал, что следует быть осторожнее, и решил не открывать истинной причины своего приезда, пока не нащупает верный путь. Он принялся болтать о том, о сем, о своих успехах в делах за время поездки, о политических новостях в Чикаго, об общих знакомых, вспомнил те времена, когда они вместе учились.
Наконец Эдвард сказал, что ему пора возвращаться в лавку, и обещал заехать за Бэйтменом в пять часов, чтобы вместе отправиться к Арнольду Джексону.
— Между прочим, — сказал Бэйтмен, выходя вместе с Эдвардом из сада, — я думал, ты живешь в этой гостинице. Кажется, здесь это единственное приличное место.
— Ну нет, для меня тут слишком роскошно, — засмеялся Эдвард. — Я снимаю комнату за городом. Там дешево и чисто.
— Насколько я помню, в Чикаго для тебя было важно совсем другое.
— Чикаго!
— Что ты хочешь сказать, Эдвард? Чикаго — лучший город в мире.
— Верно, — сказал Эдвард.
Бэйтмен быстро взглянул на него, но лицо Эдварда было непроницаемо.
— Когда ты думаешь вернуться?
— Сам не знаю, — улыбнулся Эдвард.
Ответ Эдварда, его тон потрясли Бэйтмена, но, прежде чем он успел спросить, в чем дело, Эдвард помахал рукой проезжавшему в машине метису.
— Подвези-ка меня, Чарли, — сказал он.
Он кивнул Бэйтмену и побежал к машине, остановившейся в нескольких шагах от ворот гостиницы. Бэйтмен остался один разбираться в путанице впечатлений.
Эдвард заехал за ним в расхлябанной двуколке, в которую была запряжена старая кобыла, и они поехали берегом моря. По обе стороны дороги тянулись плантации кокосовых пальм и ванили, изредка попадалось на глаза огромное манговое дерево, в пышной зелени которого прятались желтые, алые, пурпурные плоды; порой за деревьями на миг открывалась синяя гладь лагуны, и на ней там и сям — крохотные островки, увенчанные высокими пальмами. Дом Арнольда Джексона стоял на пригорке, и к нему вела лишь узкая дорожка, поэтому они распрягли кобылу, привязали ее к дереву, а двуколку оставили на обочине. «Ну и порядки», — подумал Бэйтмен. У дома их встретила высокая, красивая, но уже немолодая туземка, которой Эдвард крепко пожал руку. Потом он представил ей Бэйтмена.
— Это мой друг, мистер Хантер. Мы будем у вас обедать, Лавиния.
— Очень хорошо, — сказала она, и лицо ее осветилось улыбкой. — Арнольд еще не воротился.
— Мы пока искупаемся. Дайте-ка нам с мистером Хантером парео.
Женщина кивнула и вошла в дом.
— Кто это? — спросил Бэйтмен.
— Да это Лавиния. Жена Арнольда.
Бэйтмен сжал губы, но ничего не сказал. Через минуту она вернулась со свертком, который и вручила Эдварду; крутой тропинкой мужчины спустились на берег в кокосовую рощу. Они разделись, и Эдвард показал другу, как превратить длинный красный лоскут, называемый парео, в аккуратные купальные трусики. Скоро они уже плескались в теплой неглубокой воде. Эдвард был превосходно настроен. Он смеялся, кричал, пел. Совсем как пятнадцатилетний мальчишка. Никогда прежде Бэйтмен не видел его таким веселым; а потом, когда они лежали на берегу и курили, пуская дым в прозрачный воздух, Бэйтмен только диву давался, глядя на беззаботного, ликующего Эдварда.
— Ты, я вижу, доволен жизнью, — сказал Бэйтмен.
— Вполне.
Они услыхали какой-то шорох и, оглянувшись, увидели идущего к ним Арнольда Джексона.
— А я за вами, — сказал он. — Понравилось вам купание, мистер Хантер?
— Очень, — ответил Бэйтмен.
Арнольд Джексон уже успел снять свой щеголеватый полотняный костюм, теперь на нем было только парео. Он был босиком, все тело покрыто темным загаром. Его белоснежные кудри и лицо аскета странно не вязались с этим туземным нарядом, но держался он уверенно и свободно.
— Если вы готовы, пойдемте в дом, — сказал он.
— Сейчас я оденусь, — сказал Бэйтмен.
