притащишь мне сюда драконенка, я скажу тебе, что делать дальше. Если нет, так нет!
И галогриф обернул пламя поплотней вокруг своих плеч, зарылся в него, словно в одеяло и приготовился уснуть.
Это был лучший способ добиться своего от Эдмонда, — только до сих пор никому не пришло в голову испытать его.
Он простоял с минуту, смотря на галогрифа. Тот посмотрел на него уголком глаза и принялся храпеть очень громко, и Эдмонд понял раз и навсегда, что его друг не позволит ему шутить с собой. С этой минуты он почувствовал глубокое уважение к галогрифу и сейчас же отправился исполнять, что ему было приказано,
— кажется, первый раз в жизни.
Хотя он и пропускал так часто уроки в школе, он знал несколько вещей, которых, возможно, вы не знаете, хотя всегда были благонравны и аккуратно посещали классы. Он знал, например, что драконенком называется ребенок дракона, и, следовательно, что теперь ему необходимо разыскать источник третьего рода звуков, которые пугали людей, проходивших мимо горы. Конечно, клохтанье производилось галогрифом; сильный шум, напоминавший старого толстого господина, уснувшего после обеда, издавался большим драконом; значит, драконенок должен был производить более слабый грохот.
Он отважно устремился в пещеры, искал и бродил, бродил и искал, пока наконец не наткнулся в горе на третью дверь, на которой было написано: «Младенец спит». У самой двери стояли пятьдесят пар медных башмаков, и никто не мог увидеть их, не догадавшись в ту же минуту, на какие ноги они были сделаны, так как в каждом башмаке было пять отверстий для пяти когтей драконенка. Их было пятьдесят пар, потому что дракон походил на свою мать и имел сто ног, — ни больше, ни меньше. Он принадлежал к виду, называемому в ученых книгах дракон-стоножка.
Эдмонд сильно испугался, но вдруг он вспомнил мрачное выражение глаза галогрифа, и упорная решимость, выражавшаяся в его храпе, еще раздавалась в ушах, несмотря на храп драконенка, который сам по себе тоже что-нибудь да стоил. Он кое-как собрался с духом, распахнул дверь и громко крикнул:
— Эй, ты, драконенок! Вылезай сейчас же из постели!
Драконенок перестал храпеть и сказал сонным голосом:
— Еще очень рано!
— Мама, во всяком случае, тебе приказала встать; ну, вставай сейчас же, слышишь? — приказал Эдмонд, храбрость которого возросла от того факта, что драконенок еще не съел его.
Драконенок вздохнул, и Эдмонд мог расслышать, как он слезал с постели. В следующую минуту он начал выползать из своей комнаты и надевать башмаки. Он был гораздо меньше своей матери и не превышал ростом маленькой часовни.
— Торопись! — сказал Эдмонд, когда драконенок стал неуклюже возиться с семнадцатым башмаком, который почему-то долго не мог обуть.
— Мама сказала, чтобы я никогда не смел выходить без башмаков, — извинялся драконенок, и Эдмонду пришлось помочь ему обуться.
На это понадобилось немало времени, и это было далеко не приятным занятием.
Наконец драконенок объявил, что он совсем готов.
Эдмонд, позабывший свой испуг, сказал:
— В таком случае пойдем! — и они отправились к галогрифу.
Пещера была немного узка для драконенка, но он вытянулся в ниточку, как делает жирный земляной червяк, когда старается пробраться через узкую щель в твердом комке земли.
— Вот он, — объявил Эдмонд, и галогриф сейчас же проснулся и очень вежливо попросил драконенка присесть и подождать.
— Ваша мать сейчас придет, — заметил галогриф, помешивая свой огонь.
Драконенок сел и принялся ждать, но все время наблюдал за огнем голодными, жадными глазами.
— Прошу прощения, — не вытерпел он наконец, — но я привык каждое утро съедать небольшую чашечку огня, как только проснусь, и теперь я чувствую, что немного ослабел. Вы мне разрешите?
Он протянул коготь к тазу галогрифа.
— Конечно, нет, — отрезал галогриф резко, — и где вы только воспитывались? Вас разве не учили, что «никогда не следует просить всего, что видишь?» А?
— Извините, пожалуйста, — сказал драконенок смиренно, — но я, право, ужасно голоден.
Галогриф знаком подозвал Эдмонда к краю своего таза и так долго и убедительно шептал ему что-то на ухо, что на одной стороне головы мальчугана волосы совершенно сгорели. Но он даже ни разу не прервал галогрифа, чтобы спросить у него «почему?». А когда шептание окончилось, Эдмонд, у которого, как я, может быть, уже упоминал, было доброе сердце, сказал драконенку:
— Если ты действительно голоден, бедное создание, я могу показать тебя, где целая масса огня.
Он пошел дальше по пещерам, указывая путь, а драконенок следовал за ним.
Дойдя до надлежащего места, Эдмонд остановился.
Здесь в полу виднелась круглая железная крышка, как те, которыми прикрывают запасные водопроводные краны, только гораздо больших размеров. Эдмонд поднял ее за крючок, вделанный в один из ее краев. Из отверстия тотчас вырвалась струя горячего воздуха, которая едва не задушила его. Но драконенок подошел совсем близко, заглянул одним глазком в отверстие и заметил:
— Очень вкусно пахнет, не правда ли?
— Да, — ответил Эдмонд, — здесь сохраняется огонь, который горит внутри земли. Там его целая пропасть, и совершенно готового. Не лучше ли тебе спуститься туда и приняться за завтрак, как ты думаешь?
Итак, драконенок протиснулся в отверстие и принялся ползти все быстрее и быстрее по наклонной шахте, которая ведет к огню внутри земли. И Эдмонд, на этот раз странным образом в точности исполняя, что ему было сказано, поймал кончик хвоста драконенка и просунул в него железный крюк, так что драконенок не мог двинуться дальше. Не мог он также повернуть обратно и поползти назад, чтобы посмотреть, что случилось с его несчастным хвостиком, потому что, как всем известно, путь к огням, находящимся в преисподней, очень легок, когда спускаешься по нему; вернуться же обратно совершенно невозможно.
Итак, мы видим драконенка, крепко придерживаемого собственным глупым хвостиком, и Эдмонда, который с крайне важным и деловым видом и, очевидно, очень довольный собой торопится назад к галогрифу.
— А теперь? — спросил он, вернувшись.
— Ну, теперь, — ответил галогриф, — пойди к отверстию в пещеру и смейся так громко, чтобы дракон тебя услышал.
Эдмонд едва не спросил «почему?», но вовремя остановился и только проронил:
— Он меня не услышит…
— Что ж, отлично! — ответил галогриф. — Вероятно, ты знаешь все лучше меня, — и он начал завертываться в огонь.
Эдмонд, понятно, сейчас же сделал как ему было велено.
Когда он начал смеяться, смех его повторило стоголосое эхо пещер, так что могло показаться, что смеется целый замок, полный великанов.
Дракон, улегшийся вздремнуть на солнышке, проснулся и сказал сердитым голосом:
— Над чем это ты так смеешься?
— Над вами! — воскликнул Эдмонд, продолжая смеяться.
Дракон терпел, насколько мог, но, как и всякий другой, он не мог выносить, чтобы над ним смеялись, и поэтому через некоторое время потащился на гору очень-очень медленно, так как плотно пообедал, и снова переспросил:
— Над чем ты смеешься? — да таким страшным голосом, что Эдмонд почувствовал, что никогда уж больше не решится смеяться.
Тогда добрый галогриф закричал:
