бормотать:
— Почему же запаха нет?
Люсины поиски ни к чему не привели. Но что-то назревало, явно назревало. Во время монолога слегка захмелевшего Михаила Борисовича, который объяснялся Люсе в любви и жаловался на горькую долю, бросавшую его на чужбину, лицо Димки совершенно умаслилось — хоть мед с него собирай, а Женя морщился и кашлял, что с ним всегда происходило, когда требовалось подавить смех.
Люся ерзала и плохо слушала своего-чужого мужа. Во время паузы — Михаил Борисович полез в карман за платком, чтобы утереть слезу, — она не очень деликатно вышла из комнаты и вызвала сыновей.
— Что вы задумали? — спросила Люся их строго.
— Мы? Задумали? — Изумление на Димкином лице могло обмануть кого угодно, но не мать.
— Клянусь, ничего, — прокашлялся Женя.
— Я же по вашим рожицам вижу. Что ты ухмыляешься, Димка?
— Трогательно. Папочка едет к своим деткам. Может, какой папочка и нас приголубит?
— Или все папочки вместе, — вставил Женя.
— Если вы подсыпали им слабительное, я вас самих три раза в день буду поить касторкой.
— Фи, мама, — скривился Дима, — подобный юмор — пройденный этап, болезни детства.
— А теперь какой у вас этап? Мальчики обиженно надули губы:
— Не надо думать о нас плохо. Мы Михаила Борисовича уважаем, ценим. Восхищаемся, можно сказать.
— Он нам все постельное белье оставил, — всхлипнул Женя.
— Я вас предупредила! — Люся погрозила пальцем. — Пеняйте потом на себя.
Мальчики переглянулись и весьма натурально изобразили оскорбленную невинность.
Они вернулись в комнату, где тема родительского долга получила новое развитие в речах замминистра.
— Часто, очень часто, — говорил он, — приходится сталкиваться не только с тем, что отцы плохо выполняют свой отцовский долг, но и вовсе не признают своих детей. Конечно, всякое может произойти в жизни. И дети рождаются нежеланными. Но! Если уж случилось — будь добр, раздели ношу, помоги воспитывать члена общества. А так мы, милостивые государи, подрываем всяческие основы бытия: родители бросают во младенчестве детей, а те их в старости. Рушится связь поколений, все, к черту рушится, что с Россией сделали…
Жена сообразила, что его уводит не в ту сторону, ткнула локтем в бок и вернула разговор на прежнюю колею:
— Мы недавно создали специальную генетическую лабораторию, которая как раз занимается установлением отцовства. По клеткам крови и ДНК. Совершенно новый и абсолютно объективный метод. Ошибки практически исключены.
— Что вы говорите? — восхитился Женя. — А в чем суть методики?
— Почему ты заинтересовался? — насторожилась Люся.
— С научной, исключительно научной точки зрения, мама. У Строевых вечный незапланированный приплод. Должны же и кобели нести ответственность.
— Участки ДНК уникальны, — рассеянно пробормотала ученая дама, — могут совпадать только у родственников. А кто эти Строевы?
— Наши родные, — ответил Дима, — по материнской линии.
Люся метала на них грозные взгляды.
— Попробуйте щучки фаршированной, — сказала она таким тоном, словно отправляла детей в угол, — остывает!
В дверь позвонили.
— Я открою, — поднялся Женя.
— Нет, я открою сама, — возразила Люся тем же строгим голосом.
Братья вполне могли, как уже бывало, развесить по городу объявления, и сейчас повалит народ делать попугаям прививки или понесут по десять рублей для участия в народной лотерее.
На пороге стояли два симпатичных паренька, двойняшки.
— Здравствуйте, здесь живет Михаил Борисович? — спросили они хором и с прибалтийским акцентом.
— Здесь. А вы кто?
— Мы по личному делу. Нам нужно поговорить с ним.
— О чем поговорить? — не отступала Люся. Подростки мялись, переглядывались.
— Мы хотели бы ему лично сказать.
— Нет, сначала скажите мне. Михаил Борисович занят.
— Может быть, мы в другой раз придем? — спросил один из близнецов.
— В другой раз не получится, — сказал, Люся, — завтра он уезжает.
— Далеко?
— Далеко и надолго, на всю жизнь. Так за чем он вам?
— Мы его дети.
— Кто-о? — хлопнула глазами Люся. — И Израиля?
— Нет, из Таллина.
— Да, — пробормотала опешившая Люся, — в Израиле мальчик и девочка.
Она была так поражена, да еще эти разговоры о детстве-отцовстве, что повела близнецов прямо в гостиную, не догадавшись вызвать бывшего мужа в другую комнату.
— Миша, к тебе. Из Таллина.
— Молодые люди, вы ко мне? — благодушно улыбнулся эмигрант. — Чем могу служить?
— Нам бы лучше наедине, — сказал один из юношей.
— Да какие секреты? — Михаил Борисович развел руками. — Здесь все свои, медики. Ну что там у вас?
Он подумал, что мальчишки пришли на подпольное лечение по чьей-нибудь рекомендации. Вот сейчас он и докажет, что подобным промыслом не занимается.
— Дело в том, — замялся один из пареньков, — в том…
— Ну, смелее!
— Что вы наш отец, — вставил другой,
— Я-а?
После этого вопля на несколько секунд установилась гнетущая тишина. Оленька застыла с прижатыми к подбородку руками. Ее жест комично повторила двухлетняя дочка, любившая обезьянничать и сидевшая в этот момент у Жени на коленях. Сам он закусил как от сильной боли губу. Изо рта замминистра вывалился кусок лосося. Слышно было, как потрескивает лакированный макияж его жены.
— Постойте, постойте. — Михаил Борисович встряхнулся и протрезвел. — Что вы такое несете? Вы меня с кем-то спутали.
— Мы с вами давно хотели встретиться, — потупив глаза, сказал один близнец.
— Но мама была против, — добавил другой.
— А теперь она умирает, — тихо сказал первый.
— Какая еще мама? — раздраженно вскрикнул Михаил Борисович.
— Может, посадим? — спросил Дима.
— Что? А? — не понял Михаил Борисович.
— Я говорю, может, посадим сироток, — пояснил Дима, — что они кольями торчат?
Близнецов усадили на диван. Они зажали ладони между колен и опустили головы.
— Нет, нет, давайте разберемся, — попытался усмехнуться Михаил Борисович. — У меня никогда не было чужих детей, только свои.
— В Тель-Авиве, — заметил Женя.
— Вы помните свою поездку в Юрмалу в семьдесят шестом году? — спросили близнецы.
— Я прежде в Прибалтике каждый год отдыхал.
